— Я понимаю вас! — вскричал ишан Судур и, вскочив, воздел руки так, что рукава халата упали до локтей, двинулся к ним, потрясая рукавами над их головами, точно крыльями. — Земля устала ждать своего пахаря. Матери выплакали все слезы в ожидании сына. Хватит крови! Сколько можно проливать кровь? Брат убивает брата. Аллах тому свидетель: мы не хотим воевать. Мы устали оплакивать погибших! — Его крики были искренними — и хазрату поверили.
Но, наверное, он допустил ошибку: стал говорить о том, что эти люди знали, хорошо знали.
— Зачем об этом так кричать? — поморщился один из командиров.
— Разве можно говорить об этом шепотом! — возразил хазрат. — Каким страданиям подверг нашу несчастную страну, обрушил беды на голову народа эмират! — Он произносил фразы так, чтобы Сабитджану было удобно переводить. — Да, это было самодержавие! Эмиры использовали страну как наследство, оставленное им отцами. Если кто выражал малейшее недовольство существующим режимом, исчезал бесследно в подземельях дворца или подвергался зверской казни. Народ держали в темноте!
Нагорный и Морозенко, заметил Курбан, обменялись взглядами: «Ничего урок политграмоты?»
Пулатходжаев наслаждался, радовался: «Каков хазрат, а! Сущий дьявол! Поистине — мудрейший! Как говорит!»
— Что при эмире народу было плохо, нам известно, — спокойно напомнил Нагорный, воспользовавшись паузой, когда всем казалось, что великий ишан задыхается, будучи не в силах продолжить свою речь. — Но нам не надо никакого перемирия! Мир! Только мир!
— За тем и пришли мы к вам, — проговорил ишан Судур, выслушав перевод. — Высшее благо для нас, для народа нашего, для истории — мир…
— Вы устали воевать? — продолжал Нагорный. — Мы — тоже…
Вот когда были произнесены слова, которых так ждали! Вот когда воспрянули духом все: Пулатходжаев, и ишан Судур, да и все, все! — заметил Курбан. Услышали сказанное со вздохом: мы устали… Признавшийся в своей слабости будет сломлен, когда борьба, точно в стае….
Сабитджан не успевал переводить.
— Я беседовал со многими красноармейцами, — поспешил подтвердить Пулатходжаев, — и ни одного случая, чтобы кто-то сказал: я хочу воевать, я не хочу домой…
— Великое деяние — установление мира! — вторил ему ишан Судур. — Воины возвращаются к мирному труду… Возвращаются домой. Нет похорон — есть свадьбы, нет убитых — есть новорожденные.
— Устали воевать — ну и не воюйте! — перебил его Морозенко. — Можете даже не сдавать оружие — оставьте себе на память, вешайте на ковер, ворон пугайте и пусть ваша кавалерия выйдет на поля с плугом. Так я говорю? — обратился он к Нагорному, ища одобрения. Тот весело поблескивал пенсне. Однако заметил:
