.
Но газеты с восторгом писали: "Крупнейшим литературно-политическим событием явился II Всесоюзный съезд советских писателей, состоявшийся в Москве 15–26 декабря 1954 г. Съезд заслушал и обсудил доклад А. Суркова "О состоянии и задачах советской литературы" и содоклады: К. Симонова – "Советская художественная проза", С. Вургуна – "Советская поэзия", А. Корнейчука – "Советская драматургия", С. Герасимова – "Советская кинодраматургия"… На съезде были также заслушаны и обсуждены доклады: Н. Тихонова – "Современная прогрессивная литература мира", Л. Леонова – "Об изменениях в Уставе Союза советских писателей" и доклад ревизионной комиссии, с которым выступил Ю. Либединский".
Говорили дежурно и заученно, но все-таки то там, то здесь звучало нечто новое.
Речь Ольги Берггольц отличалась от других. Она критиковала литературное начальство, говорила, что к литературе у нас подходят "не с позиций мастерства и художественности, а совсем с других позиций, нередко конъюнктурных". Напомнила о писателях, которые "не входят в обойму", – Михаиле Светлове и Евгении Шварце.
Стенограмма ее выступления содержала ремарки: "Движение в зале" и "Аплодисменты". Но в стенограмму съезда попало не все.
Писатель Григорий Свирский рассказывал, какое впечатление произвела Берггольц:
"Помню, как повалили в зал писатели, дожевывая на бегу бутерброды. Это объявили выступление "блокадной поэтессы" Ольги Берггольц. Белое, испитое, измученное лицо ее и едва слышный мерцающий голос вызвали в президиуме почти панику: она заговорила о праве писателя на самовыражение… О том, что без самовыражения нет ни писателя, ни литературы… И вдруг, повернувшись к дергающемуся президиуму, она сказала с усталостью и застарелой тоской вечного зэка: – А вообще вам этого ничего не надо… Литературы, говорю, не надо. Вам нужен один писатель, да и то… Ни я, никто из соседей так и не разобрали завершающего слова… "Да и то…" – что "да и то…"? Это слово выпало из официальной стенограммы, из которой вообще выпадало довольно много. Мы принялись выспрашивать всех подряд: "…Что "да и то…"?" Сама Ольга Берггольц уже не помнила: она сидела в буфете, в углу, наливая дрожавшей рукой водку в стаканы и стараясь хоть таким путем быстрее уйти, пускай на время, из этого страшного мира, где литературу публично казнят, как некогда казнили цареубийц"[138].
Но непублично начиналось счастливое время, когда люди собирались в квартирах, на кухнях и обсуждали новый роман "Оттепель" Эренбурга, статьи в "Новом мире", спорили о Ленине, о Сталине, о войне.
