– Слушаю.
– Вы не могли бы убавить свет или хотя бы изменить направление лучей?
– С какой стати?
– В осенне-зимний период яркий свет мне противопоказан. Он может вызвать аллергические процессы, что негативно скажется на моем иммунитете и пищеварительных способностях.
– Не улавливаю связи.
– Уверяю вас, она есть. От длительного излучения внутренние узы ослабнут, узы, при помощи которых я удерживаю пищу, или, по-вашему, энергопотенциалы.
– Разыгрываете меня?
– Вовсе нет. Если я не сумею удержать полупереваренные сущности, вам придется нелегко, профессор.
– Вчера вы не жаловались.
– Вчера это продолжалось недолго.
– Вы предлагаете мне работать в темноте?
– В полутьме, если быть точным.
– Исключено.
– Но по крайней мере ослабьте освещение.
– Что вы имеете в виду?
– У вас есть зеркала, чтобы отразить световой поток? Или же поверните меня боком к источнику света.
– Я не знаю, что вы задумали, милейший, но мне это вовсе не нравится. Хотите неприятностей? Не стоит испытывать мое терпение.
– Пеняйте на себя. Возможно, вам стоит продумать вариант: что вы будете делать с живой энергией, когда я ее выпущу. Эта субстанция может быть опаснее шаровой молнии.
Колодный подошел совсем близко, наклонился над его лицом, впился паучьими глазами, словно хотел выдавить, как помидор:
– А вы скользкий тип, оказывается. Блефуете?
– Рискните. Испытайте меня. Я ведь обездвижен.
– Ну, не знаю…
– Или вы считаете, что во тьме ко мне прибывают титанические силы?
– Черт вас побери с вашим ведьмовским метаболизмом. Я пойду вам навстречу, но предупреждаю: при первой же попытке побега жестоко накажу.
– Умоляю, ни слова о жестокости. У меня слабые нервы.
– Заткнись, выродок.
«Кто здесь выродок?» – изумился Флай, но промолчал. Колодный обошел вокруг операционного стола и, наклонившись, что-то переместил. Флай почувствовал, что его тело меняет положение, наклоняясь вбок под небольшим углом.
– Спасибо, профессор.
Вчерашние мучения повторились вновь с той лишь разницей, что теперь, пропадая в крапивных дебрях боли, Флай испытывал скрытое кошачье удовлетворение от сознания своей маленькой победы. Иногда в просветах кровавой пелены он удивлялся тому, сколько полос мяса можно откромсать от живого существа, не умертвив его при этом. Профессор перерезал ему сухожилия на ногах. Увы! – еще день, и он превратится в обездвиженный мешок, наполненный отчаянием.
Темнота, как верная собака, зализывала его раны. Пытаясь растормошить увядшие мышцы, потянулся всем телом, рванулся, как гусеница в коконе, и охнул от боли. Чертовски стыдно иметь человеческое тело.
