«Ну почему это не конкурс, скажем, фанфиков?» – ворчу я. Писать гораздо проще. Когда стану сценаристом, буду работать над диалогами, описывая персонажей по собственному усмотрению, а костюмами пусть займется кто-нибудь другой.
Но сейчас я одна за всех.
Я решила выступить в роли Карминдора, как это ни глупо. Возможно, мамино платье Амары сядет на мне лучше, но что-то мешает к нему прикасаться. Мне всегда требовалось разрешение, чтобы примерить его. Папа доставал платье с самой верхней полки шкафа и заставлял обещать, что я буду ступать легко, иначе вселенная, вшитая в стежки, поглотит меня. На самом же деле он просто опасался испортить костюм, в котором жила память о маме. Быть с ним очень аккуратной. Словно бы он соткан из золота. К тому же в косплее нужно наряжаться в того, кем ты хочешь быть, а я, сколько себя помню, всегда хотела быть Карминдором.
Проблема, конечно, в том, что я тону в папином кителе. Он был высоким. Наверное, я уже и забыла, насколько высоким. Время играет с памятью злую шутку. В моей памяти он остался широкоплечим героем, с мягкой кривоватой улыбкой и глубокими темными глазами, подобными Атлантическому океану. Мне достались мамины карие глаза. Он всегда напевал «Кареглазую девушку», когда танцевал с ней по гостиной. Ее голова ложилась ему на плечо, подходя идеально, как ключ к замку.
Интересно, он когда-нибудь вальсировал с Кэтрин по гостиной? У моей мачехи голубые глаза, но о голубоглазых женщинах, кажется, нет веселых песен. Папа и Кэтрин когда-нибудь были счастливы? Наверное, когда-то были. Я впервые встретила ее, когда однажды вечером она появилась у нас на пороге в крошечном белом платье, с бутылкой вина в маленьком красивом пакетике. Папа потом спросил меня, что я о ней думаю. Мне тогда было восемь. Мамы не было уже четыре года. Мне хотелось встряхнуть его и напомнить, что Принцесса Амара в конце умирает, и мама умерла. У истории не должно быть сиквелов. Сиквелы всегда плохие. Насквозь гнилые по шкале Гнилых Помидоров.
Но я этого не сделала.
– Она ничего, – ответила я.
Семь месяцев спустя они поженились. А потом случилось невозможное, и мы с Кэтрин остались наедине друг с другом. Запертые в мире, где его больше нет. По крайней мере, мне так казалось. В его кителе я ощущаю себя им. В швах, пуговицах, эполетах мне слышится, как он напевает «Кареглазую девушку».
Может быть, все умирает, а может быть, все, что умерло, рано или поздно вернется.
