спирт технический — покупают его у местного
камирсанта, Колотуя. С утра
болеютшибко — и опохмеляются.
Бизьнес у Колотуя надёжный и прибыльный, и сам он человек ловкий и предприимчивый, дошлый, как говорит о нём отец мой. И
крыша у него крепкая — брат и три родных племянника служат в Елисейском отделении милиции —
крышуют родственника. Катя, лет тридцати пяти, и Толя, бывший мой одноклассник. Общих детей у них нет. Есть у Кати два сына от первого брака, но живут они у дедушки с бабушкой, на другой улице, в другом краю, как говорят в Ялани, и сюда приходят только в гости. Катя — та с давних пор уже домохозяйка — некуда ей теперь устроиться в Ялани, а Толя работает то ли в лесхозе, то ли в леспромхозе елисейском, месяц дома, месяц на деляне — вахта у них такая. В октябре ещё валил Толя там лес, суком ударило его по голове, и пролежал он после суток двое в больнице без сознания, теперь ходит и говорит всем, что ничего и Никого нет там, на том свете, — чернота и пустота, мол, как в могиле. Ему виднее. Когда не пьют они — ребята золотые — так говорят о них в Ялани, а как уж загуляют — тут им
небрат и сам отяпа. Одно ладно — во хмелю они оба не буйные, а смирные и приветливые, хотя между собой иногда и подерутся: то он, смотришь, с синяком под глазом где появится, то она —
как райская птичка, разрисованная.
— Во, хорошо-то кому, — когда Толя с Катей уйдут в очередной, беспросветный, по-чёрному, загул, говорит о них, жалея их, иной раз мама. — Ни заботы у людей и ни печали, одно лишь — раздобыть бы где да подлечиться. Помилуй, Господи, нас, неуёмных.
Мама на кухне — опару заводит: отец с утра ещё сегодня заказал ей шанюжки. Любит их, сколько его ни помню. И картофельные, и творожные, и с вареньем, всякую выпечку, как говорит он: стряпанину.
Выходит мама с кухни, становится спиной к камину.
— О-о-о, — говорит. — Пока возилась там, дак околела… Ещё и тесто-то, боюсь вот, не поднимется — такая стужа.
Сказала так и передёрнулась.
— У-у, — говорит. — Вроде и поясницу шалью обвязала уж, а всё равно мёрзну.
— Не мудрено, — говорю, собираясь завалиться на диван под шубу с «Волхвом» Джона Фаулза.
— Опять за книгу, — говорит мама. — Почитай лучше мне… Пока я тут, а спать-то не отправилась.
Сходив опять на кухню, вернулась она оттуда уже с табуреткой, взяла какое-то штопанье и села с ним возле камина, повернувшись к огню теперь боком; сидит, зевает и поёживается.
Открыл я Евангелие и начал читать вслух:
