Варлам Александрович в последний раз вытер тыльной стороной ладони глаза и, вспомнив вчерашнюю молитву, которая, быть может, дошла все-таки до бога, сладко и облегченно вздохнул, после чего осторожно поднялся на ноги. Колени снова резануло болью, но не такой острой, как в первый раз.
"Расхожусь, — решил Варлам Александрович и подумал, имея в виду вчерашний выстрел: — Что бог ни делает, все к лучшему: может, и не звери-разбойники, может, вполне нормальные люди", — и побрел к ручью умываться, но, будто на стену, натолкнулся на грузина и остановился.
— Что, братец, и тебя не взяли? — спросил он.
Гоглидзе лишь жалко улыбнулся ему в ответ: он-то никак не ожидал, что его бросят вместе с Каменским.
— Да-а, вот, братец ты мой, какие люди неблагодарные…
Варлам Александрович почувствовал себя старшим, то есть человеком, облеченным властью над другим человеком, и это придало ему бодрости. Может, оно и лучше, что вдвоем: все не так страшно.
— Что ж, — произнес он, разводя руками, — ничего не поделаешь. А умыться надо. — И продолжил свой путь к ручью.
Но не пройдя и нескольких шагов, вновь остановился, всплеснул руками:
— Господи! Костер-то! — и, забыв о болях в ногах, кинулся к потухшему костру, опустился на колени, стал разгребать теплую золу в поисках горящих углей, дуть на них, нашел наконец несколько тлеющих крошек, подложил сухие пихтовые веточки, раздул, запахло смолой, пихтовым маслом, которым когда-то растирали спину дочери, выпавшей из люльки, потянулся вверх дымок, робкий огонек пробежал по веточке, еще один, веточки затрещали веселым и торжествующим треском и загорелись.
Рядом суетился Гоглидзе, тоже дул, тоже подкладывал веточки, но, — то ли с его стороны не оказалось горящих углей, то ли по неумелости, — ничего у него не получалось, лишь вздымались облачка пепла и летели на голову Каменского.
— Вот чурка, прости господи! — воскликнул Варлам Александрович, отмахиваясь от пепла и отплевываясь.
И Гоглидзе попятился, виновато улыбаясь.
Через полчаса Варлам Александрович сидел возле горящего костра и по-стариковски жадно запихивал в рот то икру, то копченую рыбу. По другую сторону сидел Гоглидзе и тоже завтракал, посверкивая своим бельмом.
Варлам Александрович старался не смотреть в его сторону: бельмо раздражало, хотелось прикрикнуть на грузина, заставить его повернуться другим боком, но он опасался: черт его знает, этого кавказца, еще кинется драться, народ-то, что ни говори, дикий.
