— На нары я бильш не хочу! — решительно рубанул воздух кулаком Пашка. — А в Китае, балакали, тэж казаки водются: и амурськи, и забайкальськи. Можно поперва к им. Я за тэ, щоб тикать видселя як можно скорийш. Ось мое остатне слово. — И с вызовом уставился на Димку Ерофеева.
Димка вытер под носом тыльной стороной широкой ладони, произнес не слишком уверенно:
— Так я тоже… это… А только я на помилование подал… Придет бумага, а меня нету. Что тогда? — И повернулся к профессору, ища у него поддержки.
— Да-да, это очень даже существенно! — воскликнул обрадовано Каменский. — Я, между прочим, тоже подал на пересмотр моего дела. И, насколько мне известно, Лев Борисович тоже. За нами нет никаких преступлений, мы себя врагами народа не считаем. В нашем случае это либо юридический казус, либо произвол местных властей. Да-с! А побег — это уже статья, это чревато юридическими последствиями на, так сказать, законных основаниях… Вот видите, Сидор Силыч, нас трое, то есть большинство, — с некоторой даже торжественностью заключил Каменский.
Плошкин измерил его тяжелым взглядом, сунул руку под стол, что-то там громыхнуло — и на стол лег топор.
— Нас тожеть трое, — произнес он с мрачной усмешкой, наслаждаясь тем, как побледнели и отшатнулись от стола антеллигенты. — А вас покамест двое. Что до вашего третьего, так энтот… Лев-то ваш Борисыч, тапереча умный стал, тапереча он как все, а раньше хотел, чтоб было наоборот: чтоб все, как они пожелают… большевики то есть… Как все-е! — передразнил Плошкин Пакуса, скользнув по его лицу взглядом серых безжалостных глаз.
Пакус оставил в покое свою ладонь, поднял голову и, ни на кого не глядя, заговорил тихо, устало, словно ему надоело повторять одно и то же:
— Вы ошибаетесь, Сидор Силыч: большевики тут ни при чем. Все значительно проще: монархия в России себя изжила, страна нуждалась в обновлении, кроме большевиков сделать это было некому. Несколько десятков тысяч членов большевистской партии не смогли бы перевернуть такую огромную страну, как Россия, если бы сама Россия этого не захотела. А еще война… Вы, насколько мне известно, в империалистическую воевали. Очень вам воевать хотелось за всякие там босфоры и дарданелы? А большевики дали России мир.
— Ну, энто еще как глянуть, — усмехнулся Плошкин. — С германцем я два года воевал — это точно. Потом, почитай, год за белых, потом за красных год с гаком. Мира мы не видывали.
— В том, что мир не получился, вины большевиков нет…
