– Нет, но дома найдётся чем перекусить.
Его взор мечтательно затуманился.
– Их вкус – первое, что я помню по пробуждении. Сама пекла?
Что может быть проще, чем, глядя в восхищённые глаза красивого полуголого мужчины, признаться: «Нет, что ты, от моей стряпни парня тошнило в кустах, а через неделю он бросил меня ради девушки с ногами от ушей и папой-мэром».
– Конечно! – вдруг брякнула я. – Вообще обожаю готовить. Да для меня это просто раз плюнуть!
И порозовела от удовольствия, когда он окинул меня многообещающим взглядом. Он уже как-то по-другому смотрел, не так отстранённо-изучающе, как вначале.
– Ещё приготовишь?
– Что?! А, да, разумеется… если время останется. Стряпня ведь дело такое, сам понимаешь, нужен особый настрой, подходящий момент, вдохновение, а у нас проблем по горло из-за принца. – И поскорее переменила тему: – Что ещё ты помнишь из первых минут пробуждения? Как вообще это было?
Спросила и устыдилась своего жадного любопытства. Что, если ему неприятно или даже страшно вспоминать подробности? Но Касинель не смутился и не посоветовал держать нос в рамках приличий.
Просто снова ушёл в себя, напрягая память. Лицо сделалось пустым, как и тон:
– Помню, меня словно бы погладили по волосам, – он машинально воспроизвёл жест, проведя ладонью по шевелюре, – и знакомый голос позвал по имени. Тогда мир перестал быть чем-то далёким, вновь обрёл цвет, запах и вкус. Я повязал свою ленту и окончательно проснулся уже на дороге, видя тебя впереди.
– Ты хотел сказать – повязал «чью-то» ленту? Увидел и надел.
– Нет, она моя, – возразил он с убеждённостью, с какой говорил о намерениях в отношении Варлога.
– Как ты можешь помнить ленту, но при этом забыть собственное имя?
Плечи напряглись, а челюсти крепко сомкнулись. Вот теперь ему точно стало неуютно.
– Сие мне неведомо, только она определённо принадлежит мне, – скупо ответил Охотник.
– А чей знакомый голос ты слышал?
И снова то же мучение во взоре.
– Не помню, – выдохнул он.
Мне стало искренне его жаль. Память Касинеля представляла сейчас причудливое решето со слишком большими дырами. Кто-то заложил в него яростное стремление покончить с Варлогом, но при том наградил лишь самыми необходимыми знаниями о принце и стёр всё, что составляло личность самого Охотника, как будто нарочно – чтобы ничто не отвлекало это совершенное орудие от цели, ради которой его и вернули в бренный мир. Одна лишь лента случайно просочилась… Или не случайно? Ведь она служила закладкой в дневнике, и она же помогла открыть сундучок.
