Кирпича несли на большом золочёном подносе, который застелили бордовым шелком. Местные музыканты играли траурный мотив. Мы молча шли за процессией. Внезапно передние ряды начали что-то кричать, а через пару секунд раздался грохот, сопровождавшийся громким матом. Я пробрался через толпу народа, окружившую место происшествия и подошел ближе. На земле валялся поднос, на котором сидел здоровый небритый мужик в бумажной панаме и спецовке, потирая ушибленный зад и отгоняя зевак.
Семёныч (а именно так его звали при жизни), как оказалось, ничего не помнил из своей кирпичной биографии. Когда я рассказал ему всё, что произошло, он долго смотрел на меня, как на полоумного, не веря ни единому моему слову. Но это уже не имело значения. Он был жив и, видимо, своим поступком искупив вину, вернул себе человеческий облик. Теперь я мог вздохнуть с облегчением. После "смерти и воскрешения" кирпича — Семёныча, я стал куда серьёзнее относиться к происходящему, замечать детали, ценить каждый момент. С Мариной мы стали за это время очень близки, и среди "голубых" уже ходили слухи, что между нами роман. Она оказалась действительно очень хорошей девушкой, и временами я невольно смотрел на неё не только как на друга и соратника, но и как на красивую молодую женщину. Да и что в этом такого, если мы оба не позволяли себе абсолютно никаких вольностей. Семёныч же над нами подшучивал и спрашивал, позовём ли на свадьбу.
Напряженность в гейско-гомофобском конфликте несколько снизилась, и произошел обмен пленными. Вернувшиеся из плена, «голубые» рассказывали, что их одевали в военную форму, ушанку и сапоги, крутили часами шансон, заставляли смотреть Плейбой и всячески издевались. А ещё их кормили борщом с салом. Никакой косметики, духов, маникюра и педикюра в течение месяца. Никаких женских шмоток, сумочек… Геи даже пожалели о своем хорошем обращении с пленными. Следовало бы их нарядить в "рюшечки и стразики"… И крутить клипы Моисеева пополам с Пенкиным. А для курящих только слимы "Гламур". Именно отсутствие нормального табака, водки и баб раздражало Семёныча больше всего. Он грустил по дому, своей прежней жизни, работе. Ничего не помня из нашего общего прошлого, к нам он относился хорошо, но иначе, чем раньше. И мне было даже немного жаль, что потерял боевого силикатного товарища.
Глава 5
Исход, или в поисках Изумрудного Города[6]
Примерно через две недели Марине вновь наскучила жизнь в гей — районе, и я её поддерживал на все сто процентов. Семёныч при словах "валим отсюда" подскочил с койки и бодро пошёл за нами. Ушли мы по-английски, не прощаясь, захватив лишь личные вещи и небольшой запас еды в дорогу. География Кармана была нам известна весьма смутно. Карта перевозчика сохранилась в моей памяти лишь отрывочно, а где теперь искать самого перевозчика я понятия не имел. Если верить карте, мы сейчас находились в самом её центре. Вот кого я сейчас действительно хотел видеть, так это хромого коня.
