В общем, решил лучше не связываться и, чтобы перевести разговор, спрашиваю:
— Дед, а сколько тебе лет?
— Чужие года не считай, своих не дочтешь.
— Не, ну скажи. Вижу, ты тут король. Законник.
— Скоко дашь?
— Ну… семьдесят…
— Обижаешь. Сорок семь.
— Надо же. Хорошо сохранился.
— Дошутишься.
Помолчали.
— А сидка небось не первая?
— Семнадцатая.
— Что? Тебя в сорок семь лет семнадцать раз сажали? И сколько же насидел?
— Двадцать один.
— Во стаж! Погоди, значит, сорок семь минус двадцать один… И, допустим, с шестнадцати… Так ты за всю жизнь на воле всего десять лет, что ль?
— Зато это мое время. У тебя такого времени никогда не было.
— Да мне и не надо.
— Не было и не будет. Потому как я себе хозяин. Не ишачу, на падлу кишки не рву. Этой грабкой, — он посмотрел на свою ладонь, — за всю жизнь тяжельше вафли груза не подымал. А ты раб позорный.
Тут я не сдержался:
— Дед, ты меня извини. О чем ты говоришь? Это вообще не место для жизни человека. Здесь все не так. Здесь вы народ подневольный. Постоянно в страхе перед начальством лагерным.
— Ну, запел. Да я рядом с тобой — вольная птица! Летаю по своему закону. Хоть в клетке, а положняком живу. Не пресмыкаюсь, как вы. Думаешь, на воле живешь? А протри шнифты, кудрявый. Повязан, как петух обхезаный. Сейчас учебой, потом горбатиться будешь. Бабец захомутает. Грызуны пойдут. Зачухаешься, у начальства чесать за ушами начнешь. Да это хуже кичмана.
Речь у него лилась смачная, увесистая и, что особенно удивило, совсем без матерных слов. Я, конечно, понимал блатнячок: как-никак в родном дворе многие прошли через зону. Взрослые, а потом и дети исчезали и возвращались, обогащая дворовый язык. Но слышал отдельные слова, а не умение думать и говорить на жаргоне, как дед. Основной его тезис сводился к тому, что общество, в котором мы живем, напрочь неправильное. Оно делает из людей крепостных, повязывает законами, специально придуманными для порабощения. И есть каста избранных, как бы рыцарский орден. Это люди «с правильными понятиями». Они не согласны с законами нашего общества, не признают власть, не работают, обычно не женятся и во всех случаях ставят воровскую честь выше жизни.
— Вот вы нас давите. И еще фуфло гоните, что у вас закон, а мы воры. Да, мы воры. Потому что ваш закон отрицаем! Теперь шевели мозгой: что ваша давиловка? Мусоров наслать, в кичман упечь. Это что, позор? Нет, честь для вора. Опустить масть не можете. А вор — дело фартовое. Тут не бабки важны, философия.
