Горохов еще глубже ушел в свое кресло. Крупина смотрела на него, и модно узкие брюки его, и пестрый свитер, и ослепительно белый воротник нейлоновой сорочки — все это почему-то немного раздражало, — как-то несерьезно для врача. Пусть из-под халата этот яркий свитер и не виден, тем более что Горохов всегда носит халаты с глухой застежкой на спине, а все равно несерьезно, это же клиника, а не парк культуры.
Но сквозь это неосознанное и неоправданное раздражение отчетливо пробивалось иное чувство: ей было жаль Горохова. Она слушала Кулагина с безотчетным доверием, — и действительно, чему тут не верить? Но все-таки ей было жаль Горохова — взрослого человека с лицом мальчика и неожиданно морщинистым, усталым лбом.
— Простите! Секундочку! — снова прервал он Кулагина, но, пожалуй, не потому, что хотел возразить на последние его слова, а потому, что боялся утерять нить каких-то собственных мыслей. — Вот у вас, Сергей Сергеевич, бывали в жизни разочарования? Я имею в виду — в медицинской жизни, конечно, — уточнил он. — Во врачебной деятельности.
Кулагин пожал плечами:
— Как у всех! Но бывали и радости. Я не взвешивал.
— И вам никогда не казалось ужасным, что некоторые люди умирают раньше, чем будут приняты все средства для их спасения?
— К чему такие слова: ужасно, жалко, стыдно… Есть здравый смысл, рассудок…
— Но, к примеру, уж если на то пошло, разве мы искусственно не занижаем показания к операции у старых людей?
— Это не искусственно, а естественно, потому что риск значительно больший, чем надежда.
— Для кого риск? Для них или для нас?
— Но, Федор Григорьевич, возраст есть возраст! Уж это-то мне известно во всяком случае лучше, чем вам обоим, — улыбнулся профессор и снова щелкнул своим пистолетиком. — Когда бог создавал Адама и Еву, он, вероятно, и представить себе не мог, какими они станут в шестьдесят — семьдесят лет. А виноваты, выходит, врачи!
— Вы бы, наверно, геронтологией никогда не стали заниматься: возраст есть возраст! — хмуро заметил Горохов.
— А вы на меня не наскакивайте, как фокстерьер на мышь, — рассмеялся Кулагин. Он явно желал мирно закончить этот разговор.
Но Горохов не принял шутки. Морщины на лбу его не разошлись.
— И все-таки и стариков, и сердечников надо оперировать гораздо больше, чем мы это делаем. Их надо оперировать хотя бы вопреки плохой традиции, если уж не говорить о шансах на счастливый исход, а не рассуждать по Гоголю: кому суждено умереть — и так умрет. Вспомните Романенко! — продолжал Горохов. — Я и сейчас думаю, что в обычной городской больнице, где о его званиях и лауреатских медалях никто бы не знал, все могло бы обойтись благополучно.
