Уже почти стемнело, когда Николай отправился в дом за спичками, и на освещенную террасу легким мотыльком выпорхнула Феврония с пакетом молока и блюдцем в руках. За ней, задрав всё еще пушистый хвост трубой, следовал кот Васька.
Иван, наблюдавший за происходящим во дворике из полумрака беседки, хотел окликнуть племянницу, но вдруг понял, что лучше не выдавать своего присутствия. Не замечая его, Феврония спустилась к клумбе, присела на корточки и налила в блюдце молока. Васькино громкое урчание сменилось жадным чавканьем — кот с наслаждением лакал оказавшееся очень вкусным магазинное молоко. Феврония, печально склонив набок аккуратную головку, наблюдала за ним. Затем погладила Ваську и, что-то ласково сказав ему, легко поднялась и ушла в дом — словно ее здесь и не было вовсе.
Во двор вернулся Николай. Его сигара потухла, и теперь он просто мусолил ее во рту.
— Совсем уже взрослая… твоя дочь, — сказал в темноту Иван.
— Это только кажется… Она еще совсем ребенок, хотя и строит из себя большую.
— Никогда бы не подумал, что всё может так измениться. Уму непостижимо! На кладбище я вдруг понял, что смог бы здесь жить, — сказал Иван.
Эта мысль не оставляла его в покое с первой минуты приезда, как только он очутился на перроне тульского вокзала. Он взглянул на старшего брата и спросил:
— А тебя не тянет?
— Столько воды утекло… — вздохнул Николай. — На рыбалку смотаться, за грибами съездить, из ружьишка попалить… это тянет. А так…
— Какое всё-таки жуткое место.
— Кладбище?
— Крест, ты обратил внимание? Невозможно такой оставить. Не крест, а швабра какая-то, — сказал Иван.
— Разберемся и со шваброй, — ухмыляясь кощунственному, но на редкость удачному сравнению, успокоил Николай брата. — Завтра узнаю насчет памятника. А то папа такого понагородит…
— До года памятник не ставят. Земля должна осесть, — сказал Иван. — Пока можно крест нормальный сделать, покрупнее. Как в монастырях ставят… Их делают из дерева. Никогда не видел?
— Сосед столярничает. Можно поинтересоваться.
— Папа вроде позвал его на ужин.
— Только про еду сейчас не говори! Есть хочется, сил нет! — простонал старший брат. — Да и выпить. Схожу-ка я, подержи.
Николай сунул брату в руку свою замусоленную «гавану» и через минуту вернулся с нарезанным лимоном на блюдце и бутылкой коньяку «ХО», которой запасся в дорогу и которую наполовину уже опорожнил. Сдвинув на край газету с выложенным для сушки укропом, Николай освободил место на круглом столе, достал из кармана две граненые водочные стопки, плеснул в них коньяку, залпом осушил свою и с блаженным видом принялся раскуривать потухшую сигару.
