Июль и август они с Машей провели во Франции. Она вернулась коротко стриженной, стала носить юбки, чулки пастельных оттенков, кофточки в обтяжку и даже научилась подкрашивать глаза и губы, чем лишь усугубляла свои проблемы. Ухажеры кружили вокруг нее теперь волчьей стаей. И даже мне, при полном отсутствии во мне нездорового любопытства, было известно, что у Вертягина, мужа, было как минимум двое постоянных заместителей, практически уже штатных.
Никто, однако, не раздувал из мухи слона. В том числе и сам Вертягин. Поначалу переживал. Но затем махнул рукой. В конце концов, разве не он намеревался одарить Машу свободой? Разве не он утверждал, что взял ее в жены, а не в наложницы? Ревность он считал пороком, уделом людей слабых, мелочных. Он клялся, что она не в его природе. Но, скорее всего, он просто хорохорился, ведь изменить всё равно ничего не мог.
На этой почве их отношения вскоре и дали первую серьезную трещину. При всей раскрепощенности своих взглядов, Петр, как и многие иностранцы, был связан по рукам и ногам очень традиционными представлениями об этих вещах и не понимал, что за внешним пуританством, которое бросалось в России в глаза с первого взгляда, иногда прячется дикая распоясанность.
Как-то уже весной, приехав в Переделкино около девяти вечера — дело было в субботу, — Петр, не раздеваясь, завалился в мое канцелярское кресло, которое вечерами я придвигал поближе к печке, и впервые с откровенностью заговорил на эту тему:
— То, что она изменяет мне с каждым встречным, это черт с ним… Давно не секрет ни для кого. Но вчера она мне заявляет: Петя, ты, случайно, не того? Не голубой? Что-то о тебе странные вещи рассказывают… Кто? — спрашиваю. Да так, говорит, люди… Теперь вот и за поездки сюда придется отдуваться.
— Меня она не может в этом обвинять, — успокоил я. — Мы знакомы столько лет… А насчет тебя… Вот я, например, что я о тебе знаю? — попытался я свести разговор к шутке.
Вертягин устало ухмылялся.
— Она то же самое говорит. А что, если ты всех нас, Петя, провел вокруг пальца? Говоришь одно. А на самом деле — знай наших…
— Странно, что подозревает тебя жена, — сказал я.
— Не очень я любвеобилен… если уж на то пошло. Наверное поэтому, — сказал он, всё больше смущая меня своей откровенностью; наши отношения никогда не были амикошонскими. — Когда я думаю, что в моей постели день назад нежился какой-нибудь аспирант или нонконформист…
— Мужское общество ты явно предпочитаешь женскому, — сказал я. — Встань же и ты на ее место.
