Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1 | страница 110



Вернувшись через некоторое время, он молча прошел в свою рабочую комнату, принес несколько листков бумаги, стакан с гелиевыми ручками и разложил писчие принадлежности перед Мартой.

— Пожалуйста, изложи все претензии на бумаге. Так будет проще, — сказал он тоном холодного сожаления. — Но только всё, абсолютно всё. И лучше по пунктам. Иначе сама запутаешься.

Он придержал ее жестом, не хотел возражений. И в тот же миг поймал себя на мысли, что предлагает ей именно то, к чему прибегал в детстве его отец. Терапия себя неплохо зарекомендовала. Действенность ее в нужный момент превосходила все ожидания. Но что-то заставило его смягчить тон:

— Ты увидишь, как всё станет ясно… Для нас обоих.

— Дело не в претензиях… — Лицо Марты стало еще бледнее. — Я думала, хотя бы в этом мы способны понять друг друга. В том, что нужно говорить правду друг другу. Или ты опять считаешь, что всё это наивный бред? Ответь, пожалуйста!

— Говорить правду?.. Честное слово, не знаю.

И он вышел на улицу.


С утра в воскресенье утро выдалось неожиданно серое и облачное. Встав раньше обычного, чтобы к обеду успеть справиться с намеченным планом работ в розарии и поехать с Мартой, как она просила, к австрийцам, Петр, не завтракая, вошел в свой кабинет за рабочей одеждой, где оставил ее с вечера, чтобы утром не делать шума. На письменном столе он заметил стопочку исписанных листов, аккуратно сколотых скрепкой.

Пробежав глазами по первой странице, он не без удивления обнаружил, что Марта выполнила его вчерашнюю просьбу.

Он хотел отложить листки обратно на стол, чтобы внимательно просмотреть позднее, но что-то заставило его сесть и прочитать их сразу же.

«Ты просил меня „изложить“ всё, что я думаю о тебе, спокойно и по порядку. Боюсь, что будешь жалеть об этом. Что ж, выполняю твой каприз. Не в первый раз. Последовательность „изложения“ условная. Ее никогда и не было в моих к тебе чувствах…»

Марта отнеслась к его просьбе со всей серьезностью. Написанное оказалось не просто обвинительным актом — справедливость его сама по себе не имела большого значения, так как Петр заранее готовился признать свою вину во всем, к чему бы ни свелись упреки, — но именно это и показалось ему вдруг непонятным и в чем-то даже ошеломительным.

Казалось непонятным, что Мартина правда, при всей ее доказуемости, очевидности, вдруг не отзывалась в его душе ни одной струной. Ее обиды опять пробуждали лишь раздражение. Но затем он стал чувствовать нарастающее желание что-нибудь разбить, сломать, уничтожить.