— Товарищи работницы!
— Кажинная, которая есть сознательная женщина, не может допустить, чтоб мужик над ней измывался!..
— От мущинского элементу не век нам страдать!.. И от горшков… Которые, значит, на погибель сознательной личности на предмет питания… Семейство и вообще…
Апосля — постирушки и всяческая приборка… И от ребятишек мыторность и нет спокою…
Митрий мой, значит, с работы пришел, на морду плеснул, на кроватю — бух… — Марфа! — та-щи по-ша-мать!
— А ты, идол, сам возьми! — У меня, чать, спина не казенная… — Восемь часов на работе оттяпала, — да еще с тобой, с идолом, возжаться…
— Правильно, Марфа! — Правильно! — отозвались на речь ораторши несколько бабьих голосов сразу.
А секретарша женотдела, писавшая сбоку за столом сокращенный протокол женконференции фабричных делегаток, сочувственно улыбнулась…
Делегаток было человек шестьдесят. Но сидели в задних рядах они очень шумно, переговаривались, и некоторые ходили по залу и стояли в дверях… Поэтому казалось, что их больше…
Впрочем, в первых рядах слушали внимательно, шумно поддакивали, когда говорила своя делегатка, и довольно равнодушно, но вежливо молчали, когда выступала секретарша женотдела…
Вообще, эта маленькая, сухонькая коммунистка (как я узнала потом, — совсем подавно принятая кандидатка партии), латышка, но с совершенно неправдоподобным, не подходящим ей, — еврейским лицом, — не пользовалась, по-видимому, у аудитории ни успехом, ни авторитетом…
Когда она голосовала какое-то постановление или резолюцию, все, правда, вытягивали, как по команде, руки кверху, но делали это с таким деревянным равнодушием и так безразлично, что мне даже как-то неловко становилось и за нее и за них…
Я думала, что после голосования заседание кончится… Но вышло не так: секретарша тем же тоном и темпом, точно продолжая прежнюю речь, сказала:
— А теперь нам сделает доклад приехавший из центра лектор, товарищ…
Она назвала фамилию. У стола появился курчавый, довольно полный молодой человек во френче цвета хаки. А на лицах аудитории заискрился неопределенный интерес… Почти час говорил приехавший лектор… Говорил он неплохо, но употреблял массу непонятных слов. Мелькнувший было интерес аудитории улетучился моментально и сменился утомлением и скукой… Впрочем, под конец оратору похлопали, потому ли, что он из центра, потому ли, что он, наконец, кончил, или, может быть, просто потому, что был он довольно интересный мужчина…
О чем говорил приезжий, не помню… Когда бываешь на сотнях собраний, заседаний и лекций, — все перемешивается в голове… А потом, советские речи так, в конце концов, однообразны…
