Когда речь заходит о сравнении «малой бериевской оттепели» с десталинизацией, мы привлекали материалы процессов, которые были проведены в 1954–1961 гг. в Грузинской ССР в отношении сотрудников НКВД, обвиненных в нарушении «социалистической законности» в годы Большого террора. Особенность Грузии заключалась в том, что на фоне смещения и казни Л.П. Берии в республике состоялось большое количество процессов, в том числе в 1955 г. в Тбилиси был организован полузакрытый процесс под председательством генерального прокурора СССР Р.А. Руденко. Методологически на первом месте здесь стоит выявление различия и схожести этих процессов с процессами 19381941 гг.
Что касается изучения реакции тайной полиции на проводимые прокуратурой расследования, то в нашем распоряжении имеется обширная переписка и директивы московского руководства НКВД/КГБ. Эти документы позволяют подвергнуть более тщательному исследованию реакцию органов госбезопасности и выявить намерения политического руководства страны.
С исследовательской точки зрения необходимо также «вписать» задокументированные свидетельства «карателей» в исторический контекст времени, как непосредственно после Большого террора, так и хрущевской оттепели. То же верно в отношении редких воспоминаний бывших сотрудников НКВД[63].
Методологический базис
Методологическим базисом исследования выступает историография карательных органов и «карателей» национал-социалистической диктатуры, добившаяся существенных успехов. Конечно, было бы неразумным задаться целью прямого сравнения, этому препятствуют коренные различия исторических процессов. Отличительной чертой Германии является публичный, научно сопровождаемый дискурс о «карателях», который, и это следует отметить особо, зародился и стал развиваться под давлением извне, со стороны союзников, после поражения нацистов, в ходе Нюрнбергского и подобных процессов. В Советском Союзе, напротив, следствие и процессы над «карателями» проходили либо в полной тайне, либо полугласно, да еще и в условиях сохранения политического режима и масштабной личной преемственности. Отсюда следует сделать вывод, что в СССР в ходе наказания «карателей» речь шла о сохранении коммунистической власти, в отличие от послевоенной Германии, для которой на первом месте стояла критика национал-социализма и расследование обстоятельств преступлений.
Взгляд на Нюрнбергский процесс и другие судебные разбирательства, последовавшие вслед за ним в Германии, если только они касались не военных преступлений, а преступлений против человечности, позволяет заметить еще одно существенное различие. «Каратели», осужденные на процессах в Германии, в отличие от подсудимых «советских» процессов, не были вынуждены в свое время совершать то, что теперь им вменялось в вину государством. В случае СССР государство в итоге наказывало их за то, что ранее само приказало им совершить, к чему подталкивало или, по меньшей мере, относилась терпимо. Необходимо также проверить, стали ли советские «каратели» в правовом смысле сами жертвами в результате проведенных после Большого террора судебных процессов (и если да, то в какой степени), то есть отличались ли методы следствия в их отношении от тех, которые им инкриминировались.
