Только к одному пророку я осмелилась подойти во время перерыва. Это был пожилой человек в помятом костюме. Он выглядел как торговый агент, который разъезжает на велосипеде и иногда вынужден ночевать на помостах для молока у дороги. Но это был профессор чистой воды; выступая, он одну руку, как положено, держал на кафедре, а другой то и дело почесывался в разных местах; я всегда боюсь в таких случаях, что оратор по рассеянности почешется там, где не следует, но, к счастью, этого не произошло. Одна щека у него подергивалась, словно он пытался согнать муху. По словам профессора, его пациенты страдали всеми мыслимыми формами депрессии, хотя были прекрасно устроены, имели благополучные семьи, хорошую работу, на удивление мало проблем — этакие счастливчики. Вид у профессора был самый обычный, а торговых и страховых агентов я никогда не боялась, вот я и пробилась к нему через толпу и сказала: извините, но почему все-таки эти люди к вам обратились, если у них все в порядке?
Он поглядел на меня, вернее, не на меня, а на карточку у меня на груди, но цвет моей полоски, по-видимому, ему ничего не сказал, и он спросил, кем я работаю. Я ответила. Он отставил чашку с кофе, показал на свою голову и сказал: у человека есть мозг вот тут. Этого достаточно. Больше он ничего не прибавил. Я рассказала об этом Стуре, и он спросил, почему я не сказала профессору, что это еще как посмотреть. Конечно, следовало бы так сказать, если б я вовремя сообразила и у меня хватило бы смелости. У самого Стуре точно бы не хватило — во всяком случае, в том обществе.
Как я уже сказала, я не почувствовала присутствия живых пациентов там в зале, на экране мелькали только загадочные ускользающие полушария. Их горы и долины казались картой снятого с высоты горного массива со сглаженными очертаниями. И мне стало ясно, что только сами выступавшие, и только они, как бы они ни противоречили друг другу, располагают необходимыми знаниями об этих горах и долинах, и это открытие удручило меня. Выходит, у меня в голове не что иное, как приборная доска реактивного самолета, и чтобы управлять самолетом, необходим диплом летчика. Все выступавшие были как бы первооткрывателями этой неведомой земли, чертили свои планы и карты; безусловно, они изучили мозг не одного покойника, они расчленяли эти мозги на кусочки и исследовали их, как археологи исследуют древнее поселение, в котором когда-то жили люди, и вполне естественно, что каждому хотелось найти в этом брошенном поселении свое собственное зернышко. Они знали, что им известно не все, однако достаточно, чтобы понять, что обычные люди не знают вообще ничего, хотя и берутся судить обо всем. Тот, кто сказал это, сорвал аплодисменты. Но почему же тогда он не воспользовался этой трибуной, чтобы объяснить простым людям их заблуждения, этого я не понимаю. Правда, мы, может, и за сто лет этого не поймем при нашей-то серости. И почему специалисты напускают на себя такую таинственность, отказываются беседовать, почему они с такой неприязнью отнеслись ко мне, когда я пришла к ним насчет Гун? Они, как цепные псы, охраняют подступы к своей науке. Что они скрывают в первую очередь: то, что они знают, или то, чего не знают?
