— Тик-таки-таки. Это стучит сердечко твоего ребенка, — говорит она Гертруде. — Точно карманные часики. Ты в прекрасной форме.
— Как ты думаешь, сделают они мне кесарево двадцать девятого? — спрашивает Оливия своим певучим голосом. — Хольгер так был бы рад!
— На этот вопрос я не могу тебе ответить, — говорит Расмуссен и поворачивается к Марии.
Мария поднимает глаза, довольная, что ее оторвали от брошюры, но все же отмечает ногтем последнее предложение.
К тому же имеются промежуточные группы — техническая интеллигенция, гуманитарии и пр., которые, конечно, работают за зарплату, но труд которых оплачивается по иным расценкам, чем у рабочих, и потому…
Она ложится навзничь и тут же ощущает неудобство.
Акушерка это замечает.
— Тебе неприятно лежать на спине?
Мария кивает.
— А что за болячка у тебя на губе?
— Да это от простуды.
Мария трогает лихорадку.
Расмуссен осторожно ощупывает раздавшийся живот.
— Воды у тебя явно многовато, — говорит она.
— А спустить ее нельзя?
— Нет. Она тут же восстановится. И к тому же после этого могут наступить преждевременные роды.
— А почему меня заставляют больше лежать и отдыхать?
— Это полезно для плода. Так он лучше питается, в плаценте активнее происходит кровообращение. Понимаешь?
— А эта лишняя вода не может повредить ребенку?
— Вообще-то нет. Вода не должна повредить — мало ее или много.
Расмуссен подняла голову.
— Что-то я не слышу биения сердца. Придется сходить за усилителем.
«Не слышу биения сердца». У Марии внутри все сжалось.
Акушерка вернулась с маленьким аппаратом, приложила его к напряженному животу Марии.
И он тут же зазвучал, будто включили допотопный радиоприемник. Нежный шелест, словно звездная осыпь.
— Перистальтика, — буднично констатирует Расмуссен. — А теперь, слышишь, мягкие, нежные толчки в такт с твоим пульсом. Это все утробные звуки. А вот и его сердечко, слышишь? Ишь, как работает, прямо машина.
Мария чуть не задохнулась от радости. Кашель бьет ее, в глазах блестят слезы. Нежное «тик-таки-таки» — это он, ее ребенок, он живет, его сердечко бьется.
В патологическом отделении Рёрбю и Расмуссен называют «Пара номер семь» — как знаменитых когда-то велогонщиков.
Они вечерние дежурные. Приходят в три часа и уходят в одиннадцать вечера, когда их сменяют ночные дежурные.
Они работают две недели подряд, а потом две недели отдыхают.
Рёрбю — нянечка, а Расмуссен — акушерка. То, о чем пациентки не смеют спросить у дневного персонала, чего не поняли во время обследования, — все это обрушивают они на вечернюю смену.
