Ночью началась бомбежка. Грохот раздался прямо над головой, посыпались комья земли, воздух наполнила едкая пыль.
Вскакиваю и кричу:
— Воздушная тревога! Без паники. Взвод, стройсь!
Бойцы выстраиваются в шеренгу.
— Вырубить генератор, провести осмотр оружия.
Привычные действия отвлекают их. Сейчас главное — сохранить холодную голову, не допустить паники. Грохот раздается ближе, земля ходит ходуном, от поднявшейся пыли трудно дышать.
— Респираторы надеть.
Тишина в казарме резко контрастирует с далекими еще разрывами. Лес гудит, воют винты истребителей, холм, будто живую агонизирующую плоть, сотрясает дрожь.
— Дан, мне страшно, — сквозь какофонию шума прорывается голос Танюшки, — нас ведь не заметят?
Внезапно такая злость берет:
— Страшно?! А о чем ты думала, когда отец тебя в тыл отправлял? Думаешь, в игрушки тут играем? Нет, девочка, тут война! А теперь марш в казарму чистить винтовку.
— Но Дан…
— Обращаться ко мне по форме и только в случае необходимости.
Она отпрыгивает от меня, как будто я превратился в тигра или медведя. Глазищи распахнуты, даже в полутьме, освещаемой аварийной лампочкой, видно, как блестят слезы страха и обиды.
Танюшка забивается в уголок, коленками зажимая здоровенную винтовку, кто-то из ребят кидает ей защитную маску.
Холм снова встряхивает.
— Дан, что эти сукины дети делать? — Йохан не очень гладко говорит по-имперски.
— Вакуумные бомбы, — говорю я, и с усмешкой, — по ложным целям.
Йохан кривит толстые губы в улыбке. Братья Хольд нравятся мне своим неизменным хладнокровием.
Лес стонет, раскуроченный взрывами, с надрывным плачем валятся вековые сосны. Я стою у бойницы, где воздух свежее. С детства не выношу замкнутые пространства, если придется просидеть в этом каземате несколько суток, я окончательно сойду с ума. Тоненькое подвывание слышится даже через грохот. Оглядываюсь: Аркашка забился под стол с переносной радиостанцией, обхватив руками коленки. Вытаскиваю его оттуда за шкирку и бешено сопротивляющегося отправляю в казарму. В боевом отсеке остается только отделение Йохана.
Подхожу к Танюшке, она похожа на испуганного котенка, сажусь рядышком на корточки.
— Умеешь молиться?
— Да… господин взводный, — шепчут припухшие от рыданий губы.
— Молись.
Встаю и ухожу, до утра уже не отхожу от бойниц и радиостанции. Утром разрывы стихают.
— Дан! — хрипло кричит в передатчик Сергей, — Дан Райт!
— Да, командир, — отзываюсь я, стаскивая с лица маску, — докладываю: потерь нет, разрушений нет, взвод готов к бою.
