— Я по ней соскучилась, — сказала мать, хотя Конни ее всегда озадачивала, точно какая-нибудь незамужняя тетушка, которую с трудом выносишь. — Давай съездим в Палм-Спрингс или еще куда-нибудь? — Видно было, что ей не терпелось это предложить. — Можем и Конни взять, если хочешь.
— Ну не знаю.
Может, будет хорошо. Мы с Конни дурачимся на прожаренном от солнца заднем сиденье, пьем молочные коктейли на финиковой ферме где-нибудь на окраине Индио.
— Угу, — пробормотала она. — Можем съездить через недельку-другую, только вот, солнышко… — Пауза. — Фрэнк, наверное, тоже к нам присоединится.
— Никуда я не поеду с тобой и твоим дружком. Она вроде улыбалась, но видно было, она чего-то недоговаривает. Радио играло слишком громко.
— Солнышко, — снова начала она, — ну как же мы будем жить все вместе…
— Что?!
Как же противно, что я в таких случаях сразу срываюсь на капризный визг, и все, прощай серьезность. — Ну не прямо сейчас, нет, конечно. — Она поджала губы. — Но если Фрэнк к нам переберется…
— Я тоже здесь живу, — сказала я. — То есть в один прекрасный день он бы просто сюда переехал, а ты бы мне и слова не сказала?
— Тебе всего четырнадцать.
— Ой, ну что за херня.
— Эй! Ты смотри у меня, — сказала она, зажав ладони под мышками. — Не знаю, зачем ты мне грубишь, но давай-ка прекращай с этим, и побыстрее.
Близость ее умоляющего лица, ее неприкрытая обида — от этого какое-то биологическое отвращение к матери взметнулось во мне еще сильнее, как, например, когда я, учуяв железистый запашок в ванной, понимала, что у нее месячные.
— Я пытаюсь сделать что-то хорошее, — сказала она. — Подругу вот твою решила позвать. Можно со мной полегче?
Я расхохоталась, но к хохоту примешивалось гадливое чувство предательства. Так вот зачем она решила приготовить ужин. И что еще хуже — до чего же легко меня купить.
— Твой Фрэнк — мудак.
Она вспыхнула, но усилием воли сдержалась.
— Веди себя прилично. Это моя жизнь, ясно тебе?
Я просто хочу быть хоть капельку счастливой, и тебе нужно мне в этом помочь. Поможешь?
Она заслужила свою бескровную жизнь, все эти скудные, девчачьи метания.
— Ладно, — сказала я. — Ладно. Удачи тебе с Фрэнком.
Она нахмурилась:
— Это что значит?
— Ничего.
Запахло сырым, оттаявшим мясом, острыми тонами холодного металла. У меня сжался желудок.
— Есть больше не хочется, — сказала я и вышла из кухни.
Радио по-прежнему передавало песенки о первой любви и танцах у реки, мясо достаточно разморозилось, и теперь матери придется его приготовить, хотя есть это никто не будет.
