Анасуйя подозрительно оглядела веранду и задний Двор дома Гаруды и вытолкнула мужа на улицу.
Гаруда приплел в неописуемую ярость при виде тощей фигуры, неожиданно появившейся рядом с ним, нелепой, как дикий медведь, влезающий в храм, когда идет богослужение Шиве. Лакшман, задыхаясь, плюхнулся на пол. Одной рукой он прижимал свой торчащий живот, другой упирался в пол, чтоб не свалиться. Гаруда смотрел на него уничтожающим взглядом. Побирушка из, побирушек, из скупердяев скупердяй, собственную мать обворует, не моргнув, слизняк ненавистный, но Гаруда молчал — перед ним сидел Пранешачария. Скупей Лакшмана нет брахмина в аграхаре, кулак каменеет, если в нем медяк зажат, ложку масла не купит волосы смазать. Кто ж этого не знает? Когда жена доймет его вконец, он встает пораньше и топает четыре мили в лавку к Камату-гоанцу.
— Что, Камат, свежее масло из сезама есть у тебя? Ничего масло? Почем? А не прогорклое оно? Дай-ка попробовать!
За болтовней он сложит руки лодочкой, зачерпнет масла, делает вид, будто нюхает, и говорит:
— Масло ничего, да вот очищено неважно. Ты дай мне знать, когда получишь свежее, нам банку масла нужно в дом.
А сам мажет маслом голову.
Потом запускает свои лапы в мешок с красным перцем, спрашивает цену, а потихоньку целую пригоршню в сумку пересыпает.
От Камата целую милю тащится в лавку к Шеною. Там он начинает ругать Каматовы товары и тоже прихватывает немножко масла, чуть-чуть того, чуть-чуть сего. Или рыщет по чужим садам, подбирает банановые листья, дома сушит их и плетет корзиночки на продажу, на пару медяков продаст-и доволен. Угощения выжидает, как стервятник, и все боится что-то прозевать. Теперь он, конечно, только и думает что о золоте. Ну, как дело ни повернется, а золота Лакшману не видать.
— Нараяна, Нараяна, — отдувался Лакшман.
Он обтер потную грудь и брякнул без долгих приготовлений:
— Ачария, почтеннейший. Если это не против Закона, я тоже не против. Наранаппа был женат на сестре моей жены, верно? Значит, по праву я и должен совершать обряд. И никто другой.
Лакшман закрыл глаза.
Гаруда просто ошалел от неожиданности. Что ж ему-то делать?
— Если в том вопрос, кто вправе совершать обряд, — что ж тут говорить? Ты и совершай. Для того мы рождаемся брахминами, чтобы брать на себя скверну других. А вот золото-золото придется передать в суд. Или, как решено в Дхармастхале, мне вручить.
Пранешачария встревожился. Значит, если даже решится дело с похоронами Наранаппы, возникнет новое осложнение-золотые украшения, с которыми все будет куда хуже. Пранешачария чувствовал, как с каждой минутой все тяжелеет бремя его ответственности. Вызов, брошенный ему Наранаппой, раскрывался перед ним в нарастающей огромности. Тривикрама, подумалось ему, Тривикрама…
