Сложилась едва ли не традиция противопоставлять голландского и французского Ван Гога. Причем большинство авторов не только отдает предпочтение, но и уделяет основное внимание изучению его французского периода. Голландский Ван Гог, не нашедший понимания у современников-голландцев, до сих пор остается как бы «в тени». В самом деле, нелегко определить стилистическую принадлежность Ван Гога голландского периода. В сущности, он ни на что в современном ему искусстве не похож.
Контраст между исключительностью личностно-жизненных установок Ван Гога и стремлением к традиционности в средствах выражения составляет внутренний динамизм нюэненского периода. Этот невиданный доселе человеческий тип — отщепенец, бунтарь-одиночка, романтик-изгой — не только поставил свою точку зрения в связь с развитием мировой живописи, он попытался скрестить в некий синтез такие различные начала, как анархическое и коллективное, индивидуальное и традиционное, романтическое и реалистическое. Этот синтетизм или, скорее, синкретизм противоположностей характерная черта нюэненского цикла, образующего нечто замкнутое в себе, не имеющее никаких прямых стилистических аналогий в современном искусстве. В нем увековечился кусок вангоговской жизни, отданной на этот раз тому, чтобы воплотить позитивные природные ценности, противостоящие мнимым ценностям «цивилизованного» общества.
По характеру проблематики Ван Гог ближе всего к постимпрессионистам, которые в эти годы, каждый по-своему, самоопределяются по отношению к своим старшим товарищам и учителям — импрессионистам, или более молодым представителям «северного» модерна — Энсору, Мунку, с которыми его все чаще начинают сближать. В одной из работ, посвященных исследованию символизма в искусстве Европы, говорится: «Три великих художника рубежа столетий стоят непосредственно на гребне сумасшествия и живут в междуцарствии мечты, действительности и фантазии, которые они пробуют «втиснуть» в картину: Ван Гог, Энсор, Мунк» 23. Правда, интересное и плодотворное сопоставление этих художников, пути которых при жизни не пересеклись, не получило всестороннего историко-стадиального обоснования. Ван Гог для большинства исследователей остается представителем французского постимпрессионизма, в связи с чем голландский период рассматривается как прелюдия к истинному расцвету его гения на юге Франции, под влиянием французских художников.
Разумеется, проблема заключается не в том, чтобы приписать его к определенной территории или культуре. Ни у кого нет никаких сомнений в том, что Ван Гог, как универсальная личность, принадлежит европейской культуре, а не только Голландии или Франции. Кроме того, на него существенное влияние, как мы увидим, оказала культура Японии. Живя по нескольку лет в таких городах, как Лондон, Париж, Брюссель, он впитал общеевропейскую литературу и искусство, философию и историю, теорию искусства и критику. Он хотел все «изучить» и постоянно читал, считая, что «книга — это не только все произведения литературы, но также совесть, разум и искусство» (212, 351). Его восхищала английская литература XIX века с ее идеей нравственного совершенствования людей. Но особое воздействие на него оказала французская проза, с ее острым анализом буржуазного общества и художественным новаторством, а в последние годы Толстой и Достоевский. Мимо него не прошел ни один мыслитель, ни один писатель или художник, живший интересами своего времени. Но дело не только в этом. Пережив кризис религиозного сознания как глубокую личную трагедию и найдя из него творчески плодотворный выход в искусство, Ван Гог вырос в одну из самых впечатляющих фигур западноевропейской культуры своего времени. Его жизнь приобрела историко-культурный масштаб, поскольку основная проблема его жизни, типичная для интеллектуальной ситуации рубежа веков, дает яркое представление о характере эпохи. Однако именно в провинциальной Голландии, как мы видели, мог сформироваться такой невиданный доселе тип художника, решающего проблемы искусства как жизненные вопросы и превращающего свою социальную оторванность в стимул творчества. Этот идеологический контекст творчества характеризует Ван Гога как истинно «северного человека», каким бы пламенным югом он ни вдохновлялся.
