И в этом отношении его потребность в слове равна потребности в живописи, а письма и картины являются одинаково необходимой формой самораскрытия и самоорганизации. Нередко последние становились первичным слепком замысла, реализованным до того, как возникало само произведение искусства, хотя часто они говорили о том, что было уже сделано. И если пытаться определять характер их соотношения, то двуязычие Ван Гога прежде всего следует признать органическим проявлением его компенсированного существования. Не будь Тео, он все равно писал бы письма, подобно тому, как писал одну картину за другой, не находя для них спроса и сбыта и потеряв в конце концов надежду их найти. Его живопись можно определить как метафору внутреннего диалога, зафиксированного в переписке с братом, который, по меткому выражению Мейера-Грефе, был для него «реальностью и в то же время мистической личностью». «Вместо Винсент и Тео можно поставить Винсент и мир или Винсент и бог» 5, - поясняет свою мысль Мейер-Грефе. Вот почему невозможно, изучая искусство Ван Гога, отрешиться от того, что он думал и писал по поводу своей работы. Однако при этом важно не забывать, что письма не могут служить буквальным объяснением смысла картин. Но они всегда свидетельствуют об особом характере этих картин, в которых внутренний опыт, чувства и мысли выражены так, словно они являются событиями внешнего мира.
Как это нередко бывает, именно первооткрыватель Ван Гога, рано умерший критик Альбер Орье, написавший первую, еще прижизненную статью о художнике, обратил внимание на эту особенность вангоговской живописи, связанную с двуединой природой его личности. «Ван Гог не только великий живописец, упоенный своими искусством, палитрой и натурой, — он также мечтатель, страстный верующий, который живет прекрасными утопиями, идеями и мечтами» 6, - писал Орье, положив свое наблюдение в основу анализа живописи Ван Гога. Правда, будучи адептом символизма, Орье безоговорочно причислил Ван Гога к художникам этого направления. Однако он правильно поставил проблему своеобразия Ван Гога, в полную меру оценив организующее значение «утопий, идей и мечтаний» для формирования живописи Ван Гога, выражающей с помощью натуры закрепленную в них духовную реальность.
Трансформированные романтические идеи сверхжизни и сверхискусства, сливающиеся в целостное всепоглощающее творчество, направляют не только его сознание и линию жизненного поведения, но и каждодневную работу. Именно потому он достиг того, что его человеческая сущность неотделима от творческой, его образ жизни полностью обусловлен методом работы, себя он подчиняет искусству, а искусство преобразует по своему образу и подобию.
