Ты приходи, друг.
Вялый я человек. Слабый. Безвольный.
— Прошу тебя, — сказал он, передавая полную до краев тарелку.
— Но и ты тоже, — защищался я.
— Ну, конечно, — успокоил меня графоман. И мы стали кушать. Плавал лучок, укроп. Утонул кусок баранины, и в жировых блестках отражалось электричество.
— А теперь… — торжественно провозгласил графоман, и я поудобнее устроился в кресле.
Уж вечер. Славой осиянный
Я из заводу выхожу.
Сам я — продукт эпох гуманный.
На мир я с нежностью гляжу
Воцарилось молчание.
— Ну и как? — повторил он, дрогнув голосом.
— Что, «как»?
— Как стихи.
— Э-э, у-у, м-ммм. Ты знаешь, старик. Как-то, э-э… Слушай, ты давно пишешь?
— Давно, — сухо отвечал графоман, закуривая длинную папиросу. — А что, плохо?
— Да нет, что ты! Интересно! — Я приходил в волнение. — Очень интересно. Бьется поэтическая жилка. Но тебе обязательно нужно больше писать. Обязательно!
— Вот. Вот! Я тоже так думаю Я напишу, — суетясь, радовался графоман. — Я, я…
(Тут его голос сипнет, и он от избытка чувств ничего больше не может сказать).
И так — сколько раз. Эх, много, много, много раз и много графоманов. Я однажды одному по глупости ляпнул не то, что надо. По неопытности.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Тяга. Тяга простого человека к культуре, — значительно ответил графоман, строго глядя в окно.
— Вот и читал бы хорошие книжки, раз тяга.
И тут графоман развернулся от окна пружинно. Глаза его, можно сказать, как молнии блистали.
— Я… много лет. Поглощал. Я поглощал, а теперь я хочу отдавать, испускать. Понимаете, — сказал он, переходя на «вы» и глядя на меня, как на Дантеса. — И отдам, отдам. Испущу, понимаете?
— Понимаю, — уныло ответил я и тоже посмотрел ему в глаза.
И посмотрев, понял все. Что, во-первых, и сам я таков, что лишь по случайности я его учу и ем его борщ, а не он меня и ест мой борщ.
А во-вторых, будь возможность, он бы убил меня. Убил и закопал без жалости и содрогания. Закопал исключительно в целях личной безопасности и продолжения торжества графоманства на Земле.
Спрашивает:
— Что, плохо я пишу? Только честно! Честно!
— Ну, если честно, то ничего так, — труся, отвечал я.
Графоман ослаб. Капли пота увлажнили его крутой лоб.
— А вот это ты видел? — спросил он.
Я остолбенел. Этого я не видел никогда. Графоман ухитрился сложить из пяти пальцев одной руки (левой) две фиги. Сложил и показал их мне.
— Чудо природы! — изумился я. — Как вам это удалось? Ведь всем известно, что фига — это комбинация из трех пальцев, а у вас из пяти пальцев вышли две фиги. Чудо природы!
