-- Ты бы, дружок, поосторожнее с дробью-то... -- решил предостеречь отец. -- А то загнут тебе салазки, сделают из твоей единицы колесо.
-- А почему я должен осторожничать? Что есть, то и вижу. Что вижу, то и беру в расчет. Это и есть взгляды -- исходить из истинного положения, из того, что есть, а не из того, что на уши вешают.
Тамара Ивановна из своего далека спросила:
-- Где это ты такого гладкого ума набрался?
-- А нам, мама, теперь некогда до тридцати лет на печке лежнем лежать.
-- Выучись сначала, отслужи, женись, а уж потом и забивай себе голову.
Иван хмыкнул:
-- Да ведь и служить, и учиться, и жениться тоже надо с умом.
-- Ум в самой жизни... как живешь. А не в словах.
-- Вот мы свои слова-то и отдали кому попало. Теперь слушаем чужие. Выстроились в очередь за наживкой. Хвать -- и там! И поминай как звали.
Зазвонил телефон; Анатолий, не поднимаясь, подпрыгал вместе со стулом к тумбочке, снял трубку, мгновение ждал в тревоге, с изменившимся, приготовленным для тяжелого разговора лицом и вдруг просиял:
-- А-а, мать! Это ты? А это мы. Сидим, чай пьем, я даже водочки немножко принял. Все хорошо у нас, все хорошо. Скоро за торт возьмемся. Дела идут. Что ты говоришь? Отпустить Светку к тебе? Погоди, выясню.
-- Скажи, что отпустим и приведем, -- велела Тамара Ивановна.
-- Отпустим и приведем! -- доложил Анатолий. -- А то пришла бы к нам сама на торт. Ноги болят? Так они у тебя давно болят, уж хватит им болеть. Ты, мать, им поваду даешь. Ты им не давай повады, командуй ими. Ладно, жди. Отпустим и приведем.
Тамара Ивановна пытливо взглянула на дочь, та отрицательно покачала головой: нет, они с бабушкой не договаривались. Это что же тогда? Как по заказу. Уж больно подозрительно выстилается дорожка. А ведь совсем узкой казалась она, не продраться, и вдруг чуть ли не выходные ворота раскрываются. Пожалуйста! Это для чего же они так широко раскрываются?
Она быстро, через "не хочу", набросала в себя еду: силы ей понадобятся. Звонок Евстолии Борисовны подстегнул: а ведь пора заканчивать застолье. Засиделись. Пора выставлять на стол торт, так неожиданно нагрянувший в такой день в гости. Им, этим изделием сладкой жизни, и отпечатается потом в памяти навсегда сегодняшний грустный вечер. Горе-горькое тоже любит взблеснуть чем-нибудь этаким, вроде жемчужного зерна.
Она никого не торопила, а заторопились вдруг все сразу, точно неслышный сигнал прозвучал, отсчитавший положенное время. Торт съели без остатка, но в спешке, без восторженных восклицаний и удовольствия. Перестал умничать Иван и обиженно замолк, никто его рассуждения больше не поддерживал; натужно, то вздрагивающим, то соскальзывающим от усталости взглядом осматривалась вокруг Светка. Ей не терпелось уйти. Тамара Ивановна опять почувствовала в себе подталкивающее жжение: дальше, дальше! Отдохнули, побыли вместе, поиграли словами, чтобы ничего не сказать, пободрились всяк на свой манер -- Господи, да разве этим притворством унять боль, разве заделать какой-то там кратер, из которого она выбрасывается?!
