-- Красная -- это красивая. Так в старину говорили. Красная площадь в Москве -- не от морковки же она красная... А потому что выстроена красиво.
-- Площадь, может, и не от морковки, а красна девушка от морковки, --уперлась Тамара Ивановна. -- Тут уж ты меня не перебьешь. От огородного, от таежного, от чистого воздуха -- вот она откуда, краса. Никакой мазни не надо. Лицо белое -- от коровки, щеки жаром пышут -- от чего же еще, как не от нее, не от морковки; глаза чисто глядят -- утром встанет пораньше да умоет свои глаза свежей росой, они и рады-радешеньки. А ежели еще коса на месте... Коса на месте -- все на месте, так и запомни.
Иван на торжественной ноте продекламировал:
-- У красной девицы, мама, не глаза, а очи: жгучие очи. Не щеки, а ланиты: бархатные ланиты. Губы алые, шея лебединая, груди -- это перси: трепетные перси...
-- Что еще за персы? Рано тебе трепетать от всяких персов. Ишь, туда же! Имей стыд-тоЗаповзглядывал куда не просят! Персы!
-- Не персы, мама, а перси-и. Это по-старорусски. Когда хотели возвышенно сказать о женщине, наградить ее неземной красотой...
-- Чем земная-то плоха стала?
-- Да посмотри: с ланитами да персями, с очами да веждами совсем по-другому смотрится женщина. Боярыней смотрится. Павой. Знаешь, что такое пава? "А сама-то величава, выступает словно пава". Помнишь?
"Пава" почему-то обидела Тамару Ивановну:
-- Ладно, хватит выставляться-то перед матерью. Учись, да не заучивайся, дальше ума не лезь. Ишь, пава... Придет время -- не паву себе ищи, не на персы глаза пяль, а душу почуй. Душа-то, поди, себе имена-фамилии не перебирала... Перебирала или нет?
-- Не знаю. Кажется, нет.
-- Ей это и не надо. Она скромницей живет. Терпеливицей. А паву твою я и знать не желаю.
* * *
К следователю в том же кабинете на втором этаже, где Светка провела накануне вечером более двух часов, в этот раз их, Тамару Ивановну и Светку, вызвали вместе. Тамару Ивановну как законного представителя потерпевшей. Вот кто теперь они, дочь и мать: одна законная потерпевшая, другая законный представитель потерпевшей. Таков язык в этих стенах, видевших и слышавших такие истории, что никакие слова и никакие происшествия тут никого покоробить не должны, и если, по несчастью, это происходит, значит, человек плохо представлял себе, куда он шел.
Следователь, сидевший за столом, был из того распространенного типа мужчин, в который в схожих условиях и со схожим образом жизни к сорока годам попадают многие: рыхлое и посиневшее крупное лицо, лысина на голове, которую уже и маскировать нечем, нарочито замедленные движения, поскольку в неконтролируемом положении они нервны и суетливы, и мутный взгляд много повидавших глаз. Фамилия его была Цоколь, он назвал себя сразу же, как только усадил перед собой Тамару Ивановну и Светку. Светка села напротив следователя, Тамара Ивановна в углу стола, справа от дочери. Имя не сказал, тут это не полагалось. И их имена записал только на лицевой стороне протокола допроса и впредь легко, нисколько не затрудняясь в обращении, обходился без имен.
