Официант принес мне и ему виски, а Валентине бокал белого вина. Я заказал большой «кускус», на троих ― фирменное арабское блюдо, которое здесь подавали с ухарским восточным шиком. Шашлык из ягнятины, также на углях запеченные бараньи сосиски и котлеты, а к ним овощи с нежной арабской пшенкой, обильный соус-отвар… ― всё это подавали здесь горой, приносили на стол в глиняной посуде как одно общее на всех блюдо.
— Для меня ничего не нужно, ― сказала Валентина. ― Я побуду с вами немного, а потом… Меня пригласили на спектакль.
Я был в замешательстве. От одной мысли, что она уйдет, мир в считаные секунды стал терять все свои краски. Настаивать на чем-либо было нелепо.
— Ты хотя бы салат возьми! ― предложил жене Аверьянов, как и я, удивленный тем, что она должна уйти. ― Ты же с утра ничего не ела…
— Хорошо, только салат, ― равнодушно согласилась она.
— Так ты во Франции и осел? ― вернулся Аверьянов к тому, с чего начал.
— С тех пор как уехал, так здесь и живу, ― подтвердил я.
— Ты п-представляешь… ― Аверьянов повернулся к жене. ― Его же ф-фытурили! Нет, тебя, правда, выгнали, с т-т-треском?
— Правда.
— Елки п-палки!.. А были слухи, к-кажется, по «Голосу Ам-мерики» п-передавали, что французский посол п-прилетал за тебя п-просить. ― Аверьянов качал головой с седыми висками. ― На собственном самолете!
— Зачем я сдался французским послам? Откуда у послов самолеты?
— Ну, не важно… Ты не поверишь, как я б-был рад за т-тебя! Говорил себе: ну, хоть кто-то п-плюнул им в харю! И знаешь, г-гордился как за себя самого.
— Всё было проще. Меня лишили прописки, и я год прятался в Сибири, на даче у родственников, ― сказал я, главным образом для того, чтобы это услышала Валентина, мне вдруг захотелось хоть чем-то вызвать к себе ее интерес. ― Дурачил всех, печку топил, по утрам откапывался из снежных заносов. Словом, сам себя сослал в Сибирь.
— Какое это имеет значение! Совершенно не имеет значения! Никакого значения… ― с волнением бормотал мой былой товарищ. ― Главное, что ты смог сказать н-нет. Н-не хочу я есть из вашей миски! В то время это б-было… Сам понимаешь… Сегодня уже никто не понимает, что это значит… А т-теперь ф-фидишь… ― наивный добряк, Аверьянов обвел пылким взором убогий ресторанишко, мельком остановил взгляд на жене и стал оправдываться: ― А я, когда всё заварилось… Ты знаешь, особого выбора не было. Хочешь жить ― умей вертеться! Страшная поговорка… Т-тебе не кажется, что она страшная?
