Все утро Игнат Тимофеевич бродил по дому, выискивая себе неотложные дела. Идти к соседу гордость не давала, а не идти не позволяла язва одиночества. Сам с собой боролся. А потом плюнул и послал соседа в самое что ни на есть далеко. Вслух послал. Громко. А дело было в сарае, что как раз на границе участков. И в ответ услышал такое…
Павел Антонович ревел, как раненый вол. Матом ревел, все слова перебрал и даже парочку употребил, Игнату Тимофеевичу совсем неведомых. Пока тот гадал, что бы это значило, послышался женский всхлип и взвизг, звук оплеухи и снова — брань. Догадавшись наконец, что не ему предназначался мутный поток ругани, Игнат Тимофеевич прильнул к щели.
— Где тебя только черти носят? — размахивая костылями, кричал Павел Антонович. — Дура беспросветная!.. Чтоб тебя… В машину, быстро. Обвели вокруг пальца! Всех в порошок сотру, даже Лию твою ненаглядную… Что стоишь?
Женщина, всхлипывая, бросилась к соседу и, подставив ему плечо, доволокла до здоровенного джипа, который всю ночь простоял за оградой. Действие перенеслось за забор, и Игнат Тимофеевич кинулся к дому, достал бинокль, приоткрыл на втором этаже окошко и залег.
Женщина долго вталкивала Павла Антоновича в машину — подсаживала, укутывала. Но похоже, сосед продолжал браниться, потому что женщина время от времени утирала глаза кулаком. Жаль, не разобрать было слов с такого расстояния. Интересно, которая на этот раз, — рыжая или пепельная? Под шапкой не распознаешь. Машина тронулась с места и, набирая скорость, понеслась под гору. Игнат Тимофеевич не успел перевести бинокль, и теперь вместо машины перед ним оказался лишь примятый снежок. И еще — человек стоял за деревьями. Игнат Тимофеевич только руку его разглядел, с наколкой. Он бы и лицо рассмотрел, техника-то немецкая, верная, но в эту минуту прогремел взрыв, размноженный эхом в морозном сухом воздухе. Игнат Тимофеевич отбросил бинокль и прильнул к стеклу: на дороге полыхало пламя. Скатившись к замерзшему ручью, джип лежал под горой беспомощный, колесами вверх, как перевернувшийся жук. Игнат Тимофеевич бросился на улицу, но у ворот услышал второй взрыв и понял, что вряд ли сумеет кому-нибудь помочь. Но он все-таки спустился к ручью, проверить — так ли. Отвернулся, и впервые за долгие годы рука потянулась перекреститься. Но спохватился, руку ото лба отдернул и быстро пошел в гору, к почте, где был единственный в округе телефон…
24 декабря 2000. Поздний вечер. Санкт-Петербург
