В конце первого полугодия в их классе появился новенький. И серые будни взорвались сказочным фейерверком. Любовь, которая до сих пор была для нее лишь сплетней на чужих устах, поглотила ее целиком. От спокойного тесного мирка, в котором она прежде существовала, осталось ровно столько, сколько остается от глиняной лачуги после землетрясения в двенадцать баллов. Любовь оглушила, захлестнула и повлекла ее, как океаническая волна подхватывает и уносит с побережья легкую щепку.
Следующие две четверти за одной партой с мальчиком, которого она боготворила, показались Галине сладким провалом в беспамятство. Она не принадлежала себе. Каждый ее вздох, каждая мысль были посвящены только ему. Выходные, проведенные в ужасающем — без него — одиночестве, были жертвой, принесенной во имя него.
Его улыбка заставляла ее трепетать, а когда он невзначай касался ее руки, у Галины сладко замирало сердце и тихонько кружилась голова. И самое невероятное, что ее любовь никак нельзя было назвать неразделенной. Он улыбался ей не так, как другим, — особенно. Он выделял ее из двадцати девочек их класса и из сорока, если считать еще и параллельный.
— Так он тоже любил тебя? — тихо спросила Лия.
Галина посмотрела на нее так, словно не ожидала, что не одна в комнате. Прикрыла глаза, будто что-то вспоминая, и медленно покачала головой.
— По какой-то мерке, да… Но он не любил меня так, как я любила его, и так, как мне было нужно. Вряд ли у нас бы с ним что-нибудь вышло. Но это я понимаю сейчас, а тогда я бы задушила любого, кто решился бы намекнуть мне на вероятность подобного…
Его звали Коленькой. Впервые он поцеловал ее, когда зашел навестить во время болезни. Они учились в десятом. Он немного посидел рядом с ней, накручивая рыжие локоны на пальцы. Он рассказывал что-то смешное, пытался развлечь. А она смотрела на него потерянно, ничего не слыша, чувствуя на щеке его мятное дыхание, и твердила про себя, как ненормальная: «Поцелуй меня… Поцелуй меня…» И когда он, словно услышав ее мольбу и вняв ей, скорее не от избытка чувств, а из глупого альтруизма склонился и коснулся губами щеки, Галина едва не умерла от восторга. Он ушел, в комнате давно сгустились сумерки, а она все лежала и смотрела в дверной проем, дорисовывая в воображении то, чего ей не хватило. Ей было мало одного поцелуя. Ей хотелось, чтобы тот предсмертный восторг длился вечно.
Сейчас, когда прошло столько лет, она прекрасно понимает, насколько разными были их чувства. Его — легкими, похожими на букет полевых цветов, ни к чему не обязывающими. Ее — тяжелыми, перегруженными ожиданиями, вселенским томлением. Такая любовь — цепи для мужчины. Но тогда…
