В результате оставшиеся пять витражей, которые первоначально были предназначены для мужского отделения, достались моему. Я наняла еще девушек для выполнения механической работы и повысила Мэри и Вильгельмину до младших наборщиц. Даже давала несложные задания Фрэнку. Теперь каждый оставался перерабатывать несколько часов. Мы были вынуждены трудиться при проклятом освещении электрических лампочек, свисающих с потолка, от которого цвета будто линяли. У нас не было времени смаковать наши ощущения по поводу того, что мы делали.
Праздник Первое мая пришел и ушел незамеченным. В любом другом году я бы пришла в исступление от прихода весны, но, когда в середине мая выставка открылась, экспонат «Тиффани глас энд декорейтинг кампани» не был готов. Выставка должна была продлиться шесть месяцев, но все равно это стало сокрушительным разочарованием для мистера Тиффани. По сообщениям новостей, десятки тысяч людей каждодневно посещали ее, и моего босса раздражало, что он там не представлен. Его мечта об использовании пейзажных витражей для церквей и демонстрации достоинств своего переливающегося стекла находилась под угрозой.
Он стал вспыльчив. Все в его студиях ходили на цыпочках. Мы были взволнованы тем, что создавали своими руками, но давление делало и нас раздражительными, в результате одно накладывалось на другое. Взрыв ругательств на немецком и шведском языках неизменно следовал после того, как неловкие из-за нервного напряжения пальцы упускали кусок стекла и тот падал на пол.
Как раз этим утром мистер Тиффани забраковал полдюжины кусков, отобранных мной для усиления пафоса воздействия фигуры распятого Христа на витраже «Положение во гроб».
— Разве вы не видите, что в складках покрова в паху и ниже бедра больше белого цвета? — резко выговорил он мне, всей его обычной обходительности как не бывало.
— Мы бы и сами сняли их, сэр. У вас нет необходимости убирать их, — резко вмешалась Вильгельмина, хотя это был не ее витраж.
— Уясните себе: Иисус должен стать самой светлой фигурой на витраже, — сердито продолжал бурчать он, отдирая коленную чашечку Иисуса.
Я содрогнулась. Неукротимое осквернение потрясло меня, подобно святотатству. Корнелия от стыда сжалась в комок. Она была не виновата. Девушка порезала то, что я дала ей. После его ухода она разрыдалась от унижения.
— Это предназначалось не вам, — утешила я бедняжку.
Я делала подбор для этого участка при электрическом свете и должна была осознать мои ошибки до того, как он поймал меня на них утром.
