«Ты, сыне человечий, подними плач о Тире, — блеяли мы на родственном наречии. — Строители твои усовершили красоту твою».
Затем, например, шёл следующий кусок:
«О Тир! Ты рекл еси: «Аз есмь совершенство красоты». Ты, поселившийся на морстем входе, торгующий с народами от островов многих, пределы твои в сердцы морстем. Ты рекл еси: «Аз есмь бог, аз восседаю на седалище божием, в сердцы морстем». Се, аз на тя, Тир, и подниму на тя языки многи. И обвалят стены Тира и разорят столпы его, и развею прах его из него и дам его во гладок камень, местом для сушения мрежей будет. И снидут с кораблей своих все гребцы...»
И так далее и тому подобное. Потом мы, возможно, бормотали что-нибудь вроде:
«Ветр восточный сокрушил тя среди моря; и силы твои и мзда твоя, все склады твои, корабельщики твои и кормчие твои, заделывавшие пробоины твои и распоряжавшиеся торговлею твоею, и все мужи твои, какие у тебя были, и весь сонм твой падут в сердце морстем в день падения твоего».
Конечно, Тир, матерь Карфагена, не выходил у нас из головы, мы думали о его судьбе как под властью Александра, так и прежде того. Честно признаться, восточные финикийцы заставляли наши сердца обливаться кровью, а нас самих — испытывать чувство стыда. Мы не были достаточно сильны, чтобы спасти их от унижения. К сожалению, они поддались чуждому владычеству не только чисто внешне, но и глубоко внутренне. Языки и божества смешались у них в такую кашу, от которой нам делалось не по себе. Если в былые времена они служили для нас светлым примером, то теперь мы уже давно отворачиваемся от них.
Среди иудеев мои предложения не находили ни малейшего отклика. Никто не соблазнялся на них, хотя я не один раз ходил в их кварталы и переговорил со множеством людей. Может быть, я держался надменно, а в тоне моём сквозило пренебрежение? Трудно сказать постфактум. Однако помню, что меня подвергали форменному допросу. Кто такой? Откуда родом? Как зовут моего отца? Куда я направляюсь? Для чего мне или тем, кто послал меня, творение великого пророка, внушённое ему Яхве? И прочая, и прочая, всё в том же настырном духе.
Я встал напротив синагоги. Там мне тоже дали от ворот поворот, хотя я заверял всех, от большого ума или от дурости:
— Нет же, я не из Серапиона. Я карфагенянин.
Почему Серапион? Просто у меня засел в голове этот необычный птолемеевский пантеон, и его название само сорвалось с моих губ. Сие культовое сооружение было построено по всем правилам астрологии, и ночные ритуалы совершались там в направлении Регула из созвездия Льва, а дневные проводились так, что в заданное время лучи солнца падали на божественные уста. Оставалось лишь чуть растянуть молитвословие или ускорить его, и тогда достигалось полное совмещение.
