Почему я завёл эту тему? И матери и сёстрам отец запретил заговаривать с ним о моём теле.
Смышлёный привёз мне в Александрию грустные вести. Ни слова о Ганнибале, который ищет встречи со мной; речь шла исключительно о том, как плохи у отца дела, какие средства ему приходится тратить на меня, как безумно дорого стоит прилично выдать замуж моих многочисленных сестёр. Мне следует немедля прекращать свою праздную жизнь и свёртывать книжные покупки (которые, собственно, полностью оплачивали мои здешние расходы). Смышлёный пробубнил всё это, словно по бумажке. Ему было также велено сделать мне внушение.
Как я могу столь бездумно тратить свои годы? Неужели я не чувствую ни малейшей ответственности за отца, за Карфаген или за мать, которая, покинув семью, удалилась служить в храм, снедаемая тоской по поводу того, что одарила мужа целым выводком дочерей и лишь одним сыном, к тому же отмеченным огненной печатью?
Я был готов немедленно ехать домой, поскольку соскучился по Карфагену, соскучился по отцу с матерью и по сёстрам и мне любопытно было взглянуть на своих зятьев, которых я знал только по именам — впрочем, имена эти были достаточно известные, чтобы я понимал, что породнился отнюдь не с самыми последними людьми в городе.
— Когда отплываем? — радостно вскричал я.
И тут я вижу, что отец нацарапал мне записку с повелением не оставлять Александрии, пока не приобрету трёх нижеперечисленных книг. Я ещё раз пробежал глазами названия. Боги, за кого меня принимает отец?! За Ясона, добывшего золотое руно в кромешной тьме[56]?
Потрясающий, неисправимый старик!
Из диалогов Платона мне нужно было привезти отцу непостижимого «Тимея», в котором, как я слышал, помимо прочих странностей утверждается, будто наш мир создан демиургом[57], который также привёл его в состояние непрестанной изменчивости, — всё это идёт вразрез с финикийскими верованиями.
Из израильских рукописей заказ касался насквозь лживого сочинения грозного пророка Иезекииля, предпочтительно на иврите.
Последним номером стояли басни Эзопа[58].
В третий раз перечтя название платоновского диалога, я рассмеялся; я также понял, сколько потаённой радости доставят моему старику пророчества иудея — он будет чувствовать себя вроде ценного дерева, которое не горит в огне, а, аллилуйя, всего лишь покрывается испариной. Но взять в толк, зачем ему понадобились басни, я не мог. Басни обычно живут в свободной форме, на устах матерей и кормилиц, в кухнях, детских и бессчётном числе прочих помещений.
