— Мне трудно объяснить тебе это, — ответила она, старательно подбирая слова. — Если тебе говорят, что ты получишь двадцать ударов бичом,' то станешь целовать руки тому, кто истязает тебя, если он прекратит экзекуцию после десятого удара. — Она вновь погрузилась в раздумья. — Что стоит вода, если её в избытке? Что стоит воздух — ведь он всем достаётся бесплатно. И тем не менее воздух — бесценный дар. И то же с водой, она даже священна. Если умираешь от жажды, то будешь бесконечно благодарен тому, кто протянул тебе кружку с пресной водой. Ты не заметишь грязных рук, а будешь видеть только добро, которое тебе сделали, и, может быть, от радости даже отдашься ему.
Она выпрямилась и задумалась о чём-то, глядя вдаль.
— Девушка из моей деревни, ей как раз исполнилось тринадцать лет, испытала много горя, пока её не продали в Афинах на невольничьем рынке. Какой-то старик крестьянин купил её за бесценок, потому что она была очень больна. Он выходил её, и с тех пор эта девушка, которая даже моложе меня, любит этого неопрятного старика, от которого пахнет овцами, козами и ослами, который редко моется, почти не имеет зубов, а по возрасту годится ей не то что в отцы, а даже в деды. — Она медленно поднялась с постели.
Айза стояла рядом со мной, одежда с большим вырезом у горла сползла с её плеча, обнажив правую грудь.
— Вот так-то, Минос, — произнесла она, — в нас немало такого, что подчас непонятно, здесь следует основательно разобраться. Может быть, тогда мы и обретём настоящее счастье. Эта девушка опять здорова, любит старого, потрёпанного жизнью человека и с радостью отдаётся ему. Так и хочется узнать, что же такое счастье, в чём оно заключается и что можно предпринять, чтобы сохранить его?
Она задумчиво, почти испытующе, взглянула на меня.
— И что же? — спросил я, словно желая выяснить, о чём она теперь думает.
— Как-нибудь потом, сейчас не могу, — ответила она и выскользнула из комнаты.
Через открытую дверь мне было видно, как она раздевается, моется и натирает своё тело маслом. Я видел, как она рассеянно расчёсывала волосы и проверяла в зеркале, как сидит на ней грубое ожерелье. Разве она не знала, что я следил за ней? Неужели всё, что она сейчас делала, было всего лишь женской хитростью?
Она втирала масло в свои маленькие, твёрдые груди, тронула соски и снова встала перед зеркалом.
Я залюбовался Айзой. Эта игра нравилась мне, хотя я догадывался, что она, возможно, лишь соблазняет меня.
