Дорога, по которой он ехал, ежели повернуть по ней в обратную сторону, вела к заново отстроенной Свято-Тихоновой пустыни. Пустынью сей крепкий, обласканный царской милостью и высочайшим повелением наделенный пахотными землями и лесными угодьями белокаменный монастырь в здешних краях называли только по укоренившейся за века привычке. Пустынь — место тихое, лесное, уединённое, чуждое мирской суеты и вездесущего духа стяжательства, коим ныне, кажется, насквозь пронизано всё, на что ни глянь. Некогда Свято-Тихонова обитель таковым и являлась; теперь же, царской милостью и радением боярина Долгопятого, на вотчинных землях которого издревле была поставлена, превратилась в большой, крепкий монастырь, какому и в Москве стоять не зазорно бы. Не Троице-Сергиева лавра, конечно, но уже и не пустынь, нет.
Удаляясь от деревни, где жил упрямый и беспечный друг детства Стёпка, а стало быть, и от обители, Никита, как обычно на этой дороге, вспомнил рассказанную некогда старым дядькой Захаром историю о загадочном явлении и столь же загадочном исчезновении чудотворного образа святого Георгия Победоносца. Давно уж отчаявшись отгадать, как всё было на самом деле, Никита опять задался старым вопросом: где больше правды и меньше вымысла — в Захаровой сказке или в том, что из рода в род твердят о явлении иконы Долгопятые? Да и где было о том думать, как не на этой дороге, по которой двести с лишком лет назад брёл, прижимая к груди холщовый узелок, босоногий монашек Илия?
С раздумий об иконе, коей никто из ныне живущих, опричь Долгопятой родни, ни разу не видывал, мысли всадника простым и натуральным манером перетекли на дела насущные, связанные всё с теми же Долгопятыми. Беспокоило, каково будет житься под ними мужичкам из Лесной, особенно упрямому да прямодушному сверх меры Стёпке. Долгопятый к царю вхож, дом московский у него от Кремля в двух шагах, и любого, кто задумает к государю с челобитной на него в ноги пасть, Феофан Иоаннович враз ещё на дальних подступах к царским хоромам перехватит и в пыточном застенке смерти лютой предаст. Сие всем ведомо, потому правды в Москве искать никто из долгопятовских холопов и не пытается. Боярин в своей вотчине царь и бог, и милости мужикам, опричь него, искать негде.
Да что мужики! У него, Никиты Зимина, потомственного дворянина, Феофан Иоаннович тож на пути стал, яко скала несокрушимая — ни силой её сломать, ни стороной обойти, ни верхом перелезть никак невозможно. Сколь Андрей Савельевич о сыне ни хлопотал, так ничего и не выхлопотал — оказала себя старая вражда с сановным вельможей. Сын за отца ответчик, вот Долгопятый на Никите-то и отыгрался, раз уж с отцом ничего поделать не сумел.
