Подпевалы его, друзья-приятели, и рады стараться. Ну, может, и не рады, однако перечить Ваньке Долгопятому не стали — никогда не перечили и теперь не стали. Так, в чём были, в речку и полезли. Река, и без того невеликая, сейчас по летнему времени совсем измельчала — истинно, воробью по колено. Воробью не воробью, а даже в самом глубоком месте, ближе к зиминскому берегу, самому низкорослому из Ванькиной компании, Алёшке Аникееву, вода едва до пояса доставала. Кинулись они в речку, да так, что брызги до самого неба полетели, и бегом на другой берег — Никитку со Стёпкой воевать. А крику да ругани столько — ну, будто татарва, как два века тому, налетела.
Видит Никитка, что дело и впрямь худо. Четверо ведь их, да не на двоих — на него одного, потому как Стёпке, мужичьему сыну, с дворянскими недорослями драться недозволительно. Намнут ему холку ни за что, а он и ответить не вправе — знай себе терпи.
— Беги, Стёпка, — Никитка ему говорит, — неча тебе в это дело вязаться.
— А ты? — Стёпка спрашивает.
Ну что тут ответишь? Одному супротив четырёх, ясно, не выстоять — побьют, в грязи изваляют и впрямь, того и гляди, землёй накормят. Однако ж от ворога бегать Никитку Зимина тятька с дядькой Захаром не обучили. Не в заводе это было у Зиминых — пятиться да супротивнику спину казать. И не в голове это у него, у Никитки, сидело, а в самом что ни на есть нутре — в крови, в мясе, в костях и во всем прочем. И хотел бы побежать, да не получается — ноги будто в землю вросли.
Так что Стёпке он ничего не ответил. Да и некогда уж было отвечать — набежали. Первым бежал Егорка Хлопушин — здоровенный, как Ильи Муромца конь, недоросль полных двенадцати годков от роду. Ежели хорошенько разобраться, так на десятилетнего Никитку его одного с головой хватило б — затем, видать, его Ванька Долгопятый вперёд и послал, чтоб самому на место поспеть, когда всё уж кончится, чтоб над слабым покуражиться, когда тот уже наверняка сдачи дать не сможет.
Видя такое лихое дело, подхватил Никитка с земли коромысло да и махнул по Егорке справа налево — не как попало махнул, а так, чтоб, упаси боже, ненароком голову не проломить. Так его тятька с дядькой учили: когда биться надобно, не гневайся, не горячись, в драке первое дело — голова, а руки и всё остальное — это потом; подумай сперва, а после бей, а кто в бою себя не помнит, тому первому и конец.
Егорка, не будь дурак, руками закрылся, и попало ему коромысло аккурат по локтю. Сильно попало — так, что гладкая деревяшка у Никитки из рук вырвалась и в сторону отлетела. Заорал Егорка Хлопушин благим матом и с размаху в воду сел, за ушибленный локоть схватившись, — коромысло, стало быть, по той самой косточке попало, которую если задеть, вся рука разом отнимается.
