— Правильно, медсестры же ставят клизмы, и ничего, им еще зарплату платят!
— Ну да, есть цивилизованные страны, где проституция узаконена…
— При чем здесь проституция, я же только иногда подрабатываю!
— …Но моральное осуждение дело другое. Боюсь, оно исчезнет нескоро, а может быть, и никогда не исчезнет. Но это все абстракции, для вас важно другое: вы подвергаете мужа такому напряжению, которого он может не выдержать. И что он может натворить, один аллах ведает.
— А чем таким, скажите, я их всех напрягаю? Чего психовать из-за ерунды?
— Видимо, мне не удастся вам объяснить, раз уж это никому не удалось до меня, но главное, поймите, что такое положение вашему мужу кажется очень унизительным, и он…
— Но чего, чего там унизительного?!. Готовлю ему, даю, когда захочет…
— Чтобы вам было понятнее, считайте, что вы оскорбляете его религию.
— Да он не такой уж и верующий, в мечеть ходит только по праздникам.
— У религии есть длительная инерция. Проще говоря, люди в бога уже не верят, а в религиозные правила они могут верить еще очень долго. Главное, вы должны понять, что перевоспитаться он наверняка не перевоспитается, а вот убить или изувечить вас очень даже может. Он как к вашему ребенку относится?
— Лучше, чем ко мне, я из-за этого только с ним и живу.
— Так вот, если хотите жить и дальше, делайте все, чтобы успокоить его недоверие. Ведите предельно открытую для него жизнь. Или расставайтесь. Иначе я не могу ручаться за вашу безопасность.
— Хорошенькое кино… Сколько я вам должна? Ого, я намного меньше беру.
— Что делать, рынок… А кто вас, кстати, надоумил ко мне пойти?
— Вы же лекции читаете, а у меня там знакомый охранник. Он мне сказал, вы от всякой дури освобождаете. Я и подумала: вдруг вы моего мужа освободите? Вы считаете, что он мне может сделать?
Это она спросила уже в дверях.
— Да все что угодно. Помните, вам цыганка нагадала, что, если будете заниматься этим ремеслом, вам голову отрежут?
— Ой, правда… Я забыла…
Она захлопнула дверь так поспешно, как будто голову ей собирался отрезать именно он.
А обрывки этой бесконечной саги еще долго всплывали из подсознания, и каждый раз во рту становилось невкусно, а губы невольно складывались в брюзгливую гримасу. Да, и он тоже не созрел для безгрешности. И самое удивительное, и созревать больше не желает.
