Лика старалась прикрыть смущение надменностью, но розовый отсвет на ее бледных щеках становился все заметнее, как будто за окном разгоралась заря. Заря невинности, внезапно возник сентиментальнейший образ, и он еще раз понял, что сентиментальность это нарост, которым психика, подобно дереву, укрывает раненое место.
Правда, когда он как бы в рассеянности увязался ее провожать, ему не столько хотелось еще побыть с нею, сколько тягостно было снова остаться наедине с неотступным ощущением беспомощности.
Давка началась уже перед эскалатором, и он взял ее за руку повыше локтя без всякой задней мысли, просто чтобы ее не отнесло потоком, — и сердце сжалось, до того она была худенькая (да, с избирательностью сентиментальности нужно еще повозиться: почему она разрастается вокруг одной конкретной вагины, когда этих вагин полный эскалатор). А в вагоне их так притиснули друг к другу, что ему было мучительно стыдно за свое пузо, которым он приплющивал бедную Лику к спине другого амбала, отгородившегося от мира наушниками. (Люди всегда стремились создать искусственную среду для согрева и пропитания — теперь они хотят не получать от природы даже впечатлений.) Он опасался, что в Ликин животик врезаются еще и письма Фрейда к невесте Марте, туго вбитые в карман его клетчатой рубашки навыпуск, однако извлечь книжку было невозможно.
А потом, в довершение, вагон резко затормозил, и кто-то, не удержавшись за поручень, всех повалил друг на друга, как кегли, и он тоже со свои проклятым пузом почти улегся на Лику, но это их как-то сблизило: поднимаясь на ноги, они впервые обменялись улыбками. Ну, а когда он на сходе с эскалатора обнаружил исчезновение денег из кармана, это их окончательно сроднило. Что его особенно восхитило — в том же кармане лежала свернутая квитанция об уплате за телефон, — так она оказалась на месте, только свернутая уже не вчетверо, а вдвое. То есть этот виртуоз-гуманист, восхищенно делился он с Ликой, все вытащил, оценил и ненужное вернул обратно! Лика грустно, но не без нежности улыбалась, а он вдруг с досадой вспомнил Калерию: вот таких бы воров лучше ловила! И светлый теплый вечер снова померк.
Они шли по пустынной Коломенской, отдающей вечеру дневной жар, и он искоса поглядывал на излишне четкий Ликин профиль — греческий, но мужской, и снова дивился тотальной власти норм и канонов, способных добираться до самых интимных уголков, чтобы и там отравлять людям радость общения друг с другом.
