приглашал его к себе, дружески беседовал, даже иногда выпивал, как с тем же Лаэртом, то он бы простил и свою приемную на кухне, и Димку на острове Кэмпбелл. Откуда же бралась эта колдовская сила обаяния святого отца?.. Нет, не из его внушительных манер, кого из умных людей проймешь манерами, но из каких-то высоких идеалов, которые он якобы представляет на нашей низменной земле. Куда ни сунься, какую тиранию ни возьми — всюду за нею тайной полицией маячит власть какого-то идеала.
Калерия… И сразу потяжелело на душе — это тебе не туманная власть высоких слов, это грубая, скотская власть наручников и решеток, которыми запирают и зверей. С той минуты, как над ним навис дамоклов клюв Калерии, он уже сам не понимал, как его могли сердить такие пустяки — двушка, отсутствие приемной…
Что обидно — если бы ему угрожала каторга за его идеи, за его психосинтез, он бы не дрогнул, еще бы и сам нарывался, как тогда на комсомольском собрании, но сидеть из-за какой-то дури… Служителям идеалов не в пример легче и побеждать, и расплачиваться, есть из-за чего, — хорошо устроились, паразиты…
Да, завидую, завидую, а кто бы на моем месте не завидовал?
Один он, пожалуй, теперь и заснуть бы не мог от тревоги, а когда рядом дышит человек, который, по крайней мере, не бросит в беде…
С Симой, правда, теперь приятнее всего бывать, когда она спит. Сейчас ее половина кровати была пуста, и он наставил ухо, не слыхать ли в квартире какой-нибудь возни, — и с облегчением понял, что Симы нет дома. Не нужно притворяться, чтобы не возненавидеть не ее, так себя: с тех пор как Вишневецкого начали разыскивать менты, он смертельно устал от Симиной жертвенной взвинченности, от ее устремленной куда-то ввысь (к какому-то идеалу, разумеется!) готовности в любую минуту лететь на опознание очередного трупа, хотя покойники вполне могут и подождать. И что самое раздражающее — ее новая манера на все попытки хоть немного ее успокоить отвечать как бы смиренными колкостями: я тебя понимаю, ты же не любил папочку… Как будто справедливость его доводов зависит от того, кого он любил и кого не любил. Тем более что теперь окончательно выяснилось (сны не лгут): очень даже любил и даже ревновал. И теперь испытывает за него не просто беспокойство — самый настоящий страх, и только Симины подкусывания заставляют скрывать его: а то получается, будто он оправдывается. Самое противное, что она и обтекаемых оправданий не слушает, скажет какую-нибудь гадость и тут же отключает связь, а для него нет ничего возмутительнее, чем защищаться от какого бы то ни было знания; если бы он не боролся со всеми и всяческими святынями, то назвал бы любой отказ кого-то выслушать святотатством.
