— Итак, мы продолжаем заниматься каждый своим делом, пока Чок не решит иначе. Идет? — громко спросил он.
— Хорошо, — отозвался Николаиди.
— Почему бы не понаблюдать за ними, пока едем?
— Не возражаю.
Автомобиль влетел в туннель под Аппалачами, в свете фар казалось, что плавно изгибающиеся стены надвигаются на машину, угрожая расплющить. Дорога пошла вниз, ускорение вжало Аудада и Николаиди в мягкую спинку, и в глазах Тома зажегся огонек возбуждения. Он поудобней устроился на огромном сиденьи, предназначенном для Чока. Аудад, примостившись рядом, нажал клавишу на панели. Зажглись экраны.
— Твой слева, — произнес Аудад, — мой справа.
Он перевел взгляд на свой экран. При виде Миннера Берриса его больше не бросало в дрожь; но до сих пор, честно говоря, зрелище казалось несколько жутковатым. Беррис стоял перед зеркалом, так что Аудад мог видеть целых двух Беррисов.
— Все там будем, если бы не чья-то благодать, — пробормотал Аудад. — Интересно, что бы ты сказал, сотвори с тобой подобное?
— Покончил бы с собой, — ответил Николаиди. — Но мне почему-то кажется, что девочке гораздо хуже. Ты видишь ее со своего места?
— Что она делает? Она одета? Раздета?
— Принимает душ, — произнес Николаиди. — Подумать только, сто детей! И девственница! А мы принимаем это как должное. Взгляни, Барт.
Аудад взглянул. Квадратный экран показывал девушку под вибродушем.
Надеюсь, Чок читает сейчас мои эмоции, подумал Аудад, потому что я не чувствую ничего. Абсолютно ничего.
Лона Келвин весила не больше ста фунтов. Плечи у нее были покатыми, лицо — малоподвижным, глаза — тусклыми; маленькая грудь, тонкая талия, узкие бедра. На глазах у Аудада она повернулась к ним спиной, продемонстрировав поджарые мальчишечьи ягодицы, и выключила вибродуш. Потом начала одеваться. Движения ее были замедленными, выражение лица печальным.
— После Берриса, — произнес Аудад, — мне кажется, что с ней все гораздо проще. Глупышка, которой просто не повезло. Что он может в ней увидеть?
— Он увидит в ней человеческое существо, — ответил Николаиди. — Не исключено, что этого будет достаточно. По крайней мере, весьма вероятно. Мы ничего не потеряем, если попробуем их свести.
— Да ты, я посмотрю, гуманист, — подивился Аудад.
— Просто мне не нравится смотреть, когда людям плохо.
— Кому это нравится, кроме Чока? Но чем могут быть интересны эти двое? Аномалия. Гротеск. Не понимаю, под каким соусом Чок собирается преподнести их аудитории.
— По отдельности они гротескны, — терпеливо, как малому ребенку, объяснил Николаиди. — Но вместе из них могут получиться Ромео и Джульетта. У Чока просто гениальное чутье на такого рода вещи.
