Потом с трудом набрал новую порцию, сквозь астматические хрипы и свисты.
И снова, не раздумывая, попытался подняться.
Новый удар по лбу! Звезды в глазах, сильная боль, но ощутил я ее далеко не сразу. Сначала было только оглушение.
Волна животного ужаса… ни с чем не сравнимого… накатила, смыв и боль, и разум.
Я начал метаться, как мышь в микроволновке. Или как кошка, которую злые дети засунули в стиральную машинку.
Ударился о стенку носом, похоже, расквасив его. Крови было не очень много, но она норовила попасть в рот и затечь через нос обратно в… как там это называется?.. В общем, в ту трубку, по которой воздух попадает в легкие. У меня хреновые знания по анатомии.
Я закашлялся, но вытереть кровь рукавом догадался далеко не сразу. Да и не было рукава!!! Вдруг осознал, что лежу совершенно голый…
О другую стенку ударился ухом, которое тут же онемело, опухло и по ощущениям стало большим, как вареник.
Так пару минут я метался и вертелся как волчок, набивая синяки и шишки. И все это время орал, с перерывом лишь на то, чтоб набрать воздуха. Когда ТАК страшно, ругательства на язык не идут. Да и маму никто не вспоминает. А вот бога почему-то я вспомнил, хотя в обычной жизни никуда он мне не уперся. Но в основном орал бессвязную чепуху. Зато громко.
Я орал пока не охрип. Потом еще некоторое время причитал, тихо и жалостно.
Это сейчас, спустя полчаса… я слегка успокоился… если это вообще возможно в моем положении. Не смирился, нет — но понял, что рано или поздно меня отсюда вытащат.
Но тогда… тогда я был уверен, что пропал.
Есть небольшое оправдание. У меня с детства клаустрофобия, хоть и не подтвержденная клинически (тогда я еще надеялся на нормальную карьеру, а вы бы взяли на работу человека с диагнозом от психиатра?). Но не думаю, что в моей ситуации даже полностью здоровый человек вел бы себя иначе.
На семьдесят процентов это была истерика, на тридцать — осознанные действия, хотя и довольно бестолковые. Мечась, я пытался руками нащупать просвет, отверстие в потолке и стенах.
Но тщетно — их не было. Со всех сторон не далее, чем в двадцати сантиметрах от моего лица, туловища и конечностей были глухие металлические поверхности!
Даже пару ногтей — а они у меня очень коротко обстрижены (а иногда и обгрызены, я же социофоб-неврастеник) — сорвал к чертям собачьим.
Прекратил я метаться, только когда истощил силы. Пульс был под сто пятьдесят.
Я понял, что умру. Сама по себе эта мысль не очень пугала. Нет, я не хотел умирать. Но будучи взрослым человеком, внутри был готов к смерти куда больше, чем пассажиры «Синих Китов», которые думают, что, если из ситуации нет выхода через дверь, то есть выход через окно. Для них это просто подростковая бравада. Для меня — осознание и принятие человеческой смертности, свойственное почти сорокалетнему человеку, пережившему уже очень многих, кого он знал.
