— Как ты мог такое подумать!
— Вполне могло быть.
— Мне ничего не известно.
Штребелов сложил письмо.
— Что думал при этом коллега Юст? Подобного случая в моей многолетней практике не бывало.
— Как же теперь поступить?
— Я созову завтра педсовет, — сказал Штребелов.
— А нужно ли? Через пять дней у нас совет по графику.
— Нет, совет соберем завтра, — решительно объявил Штребелов.
— Тем самым ты придашь этому случаю слишком большое значение, — сказал я.
Он нагнулся к столу, снял очки.
— К нам поступило заявление. И я отношусь к этому случаю со всей серьезностью. Ты говоришь — слишком большое значение. Да, этому случаю. А не учителю Юсту. Учителя требуется низвести с облаков на землю. И безотлагательно.
— А не разумнее ли, прежде чем проявлять такую решимость, выяснить все детали происшествия?
— Ты же читал письмо. Тебе этого мало?
— Фолькман просит по-товарищески разобраться в случае, который его беспокоит. И ты только на этом основании принимаешь такое решение?
Штребелов поднялся, положил письмо в папку, а папку запер в сейф.
— Но ты предупредишь коллегу Юста, что завтра будет обсуждаться это происшествие? — спросил я.
— Надеюсь, — ответил Штребелов, — что завтра ты выскажешься о своем подопечном беспристрастно.
— Беспристрастности в этом деле желаю тебе и я.
Мы помолчали.
Я поднялся, холодно сказал:
— До завтра.
Впервые прощался я так с Карлом Штребеловом. А за Юста вступился, словно приходилось защищать его от коварных нападок. Справедливо ли?
Возвращаясь домой, я никак не мог выкинуть из головы эту запутанную историю. Я сделал даже большой крюк, прошел по лесной дороге вдоль автострады, углубился в лес и тут понемногу успокоился. Стоял чудесный майский день, теплый, с легким ветерком. Светло-зеленые березовые листочки колыхались словно вуаль, выделяясь на фоне темных сосен. Я присел на поленницу в лесной просеке и, подняв голову, стал следить за проплывающими в синеве легкими облаками.
Так я скорее успокаиваюсь, я уж себя знаю. И за одно это люблю окрестности нашего городка.
Отчего же напился Марк Хюбнер? Я знаком с его родителями, уважаемые люди, оба работают на заводе, отец инженер, мать служащая. У Марка есть старший брат, он моряк. Был моим учеником. Марк тоже хотел связать свою судьбу с морем. Неужели он напился до бесчувствия? Может, Моника Фолькман преувеличила?
Но… что было, то было. И реакцию учителя, Манфреда Юста, не перечеркнуть. Фолькман считал, что Юст поступил в корне неверно. Если он, предположим, собрался утаить этот случай, то я его не одобряю. Но все ли разыгралось именно так? Какие были у Юста причины? Хотел он — а Штребелов не колеблясь объявит о том на совете — скрыть, что оплошал, что халатно отнесся к учительским обязанностям? Очень сомневаюсь.
