Свентицкий наконец выбрался из каюты, плюхнул свой саквояж под ноги, привычно матернулся. Цивильная одежда на нем сидела плохо, не привык. Но английскую военную форму, которую им пробовали всучить в Париже, не надел из гордости, потребовал штатскую одежду. Вот и выглядят они теперь как клерки: одни котелки чего стоят.
Свентицкий, видно, немного отошел. Свекольные пятна с лица исчезли, глаза поблескивали умно и весело.
— Слышь, Даня, а с деньгами как же будет? Какие у них тут теперь деньги? Как франки-то менять будем?
— По курсу, Леон! — сказал Щепкин. — Да ты бы хоть торжественность мгновения ощутил! Сколько лет России не видели!
— Еще наплачемся, — угрюмо изрек Свентицкий. — Еще вспомним! Все вспомним… До последней этуали, шер ами, Данечка!
— Остался бы с этуалями…
— Не могу! Вив ля наша кондовая, страстно любимая, одним словом — скушно без нее!
Свентицкий дурашливо перекрестился на верхушки пальм.
Вторым рейсом катерок забрал авиаторов. На небольшом причале, заваленном ящиками и бочками, сидели несколько местных грузчиков, набросивших от дождя пустые мешки на спины, покуривали, поглядывали на пассажиров с транспорта, которые сходили на скользкие доски причала.
Чернобородый смуглый грузчик, в драных портах, тельняшке, босой, скользнул взглядом по Щепкину словно бы мимоходом, но он на миг ощутил, что смотрит грузчик не просто: будто прицелился голубыми хитрыми глазками.
Щепкин покосился на него внимательно, но тот уже, не оглядываясь, шагал по сходне на катерок. Грузчики садились, чтобы плыть до транспорта и там перегружать привезенное в плоскую баржу: к причалу, стоявшему на мелкоте, транспорт из-за осадки подойти не мог.
— А нас кто-нибудь встретит? — зевая, осведомился Свентицкий.
— Вряд ли… — сказал Щепкин. — Чины не те…
— Будет ситуэйшн! — огорчился Свентицкий.
…Но их все-таки встречали.
За спиной хмурого таможенника стоял высокий господин в новом макинтоше, в фуражке с летными очками. Краги господина были забрызганы грязью, из-под распахнутого небрежно макинтоша был виден серый гражданский костюм в полоску, в петлице торчала увядшая гвоздичка. Но по выправке, но окостеневшей широкой пояснице и лениво-небрежному, снисходительному взгляду, который словно бы прощал всему миру то, что он зачем-то существует, было ясно: военный, и в немалом чине.
Услышав фамилии, которые авиаторы назвали таможенным, он перестал смотреть в мутное окно, тронул таможенника тростью:
— Эти ко мне…
