Экипаж был выстроен по правому борту, офицеры стояли с расстегнутыми на всякий случай кобурами, из-за тяжелого пулемета у надстройки на юте настороженно следил за строем старший помощник.
Норрис на процедуру не смотрел, сидел на складном стульчике, разглядывал море. Лицо его было неподвижным и почти равнодушным, но если бы кто-нибудь в тот миг мог заглянуть в его душу, то отшатнулся бы, пораженный смятением коммодора.
Конечно, он подавил бунт твердой рукой, так, как обуздывали некогда мятежников на кораблях флота его величества предки коммодора, и даже пошутил потом по этому поводу в кают-компании, но тяжкое чувство позора, что это случилось именно в его экипаже, недоумения, что это вообще могло случиться с его матросами, англичанами, воинами, соотечественниками, давило его.
Русские могли вытворять что угодно, мутная, первобытная славянская душа выплескивала свои загадки в мятежи, цареубийства, бунты и революции. Но эти, свои, дисциплинированные и спокойные…
Они ввалились к нему в каюту вчетвером, выстроились у переборки, наводчик Шер от имени всей команды заявил, что они требуют прекращения военных действий и немедленной отправки домой. В случае неисполнения требования власть на корабле возьмет матросский комитет за возвращение на родину, члены которого и стоят сейчас перед сэром Норрисом.
Он сказал, что хочет подумать, попросил час на решение и ответ.
Корабль тогда стоял у стенки, со штаб-квартирой Центро-Каспия поддерживалась прямая телефонная связь, и это решило все. Собрав офицеров в кают-компании, он выслушал их соображения и увидел, что они не уверены в надежности команды.
Тем временем в порт быстро прибыл взвод стрелков — сипаев, оцепил корабль по пирсу, с моря подошли и стали с правого борта в двух кабельтовых четыре торпедных катера.
Мятежники заперлись в матросском кубрике, но им сказали, что в случае, если они добровольно не отдадут себя в руки командованию, их вину разделит весь экипаж.
И они отдраили дверь.
При обыске среди их вещей были найдены листовки, уже знакомые Норрису, напечатанные слепым шрифтом на плохой бумаге. На требование сообщить, кто и где им передал их, бунтовщики ответили молчанием.
Суд был скор и деловит. За попытку мятежа на военном корабле коммодор мог карать своей властью, и он это сделал, только для формальности получив согласие трибунала.
Когда приговор привели в исполнение, Норрис отвел корабль от пирса — нужно было предупредить попытки дезертирства на сушу и прервать преступные каналы, по коим на корабль поступает большевистская пропаганда…
