— Да, именно поэтому, — подтвердил Аркаша. Бросил взгляд на временно позабытую доску и всплеснул руками. — Я же остановился на самом интересном — на междисциплинарном изучении времени Фрейзера! В нём различается несколько уровней темпоральности…
Тарас подавил тяжёлый вздох и послушно уставился на доску.
* * *
В себя его привела нестерпимая жара, сжигающая нутро. Казалось, в груди развели огромный костер.
Ахилл с трудом разлепил глаза. Но рассмотреть ничего не смог — мир кружился перед глазами.
Пить — очень хочется пить. Есть здесь вода?
Здесь — это где?..
Шаркающие звуки. Кто-то идет. Кто? Тюремщик? Надсмотрщик? Похититель?
Ахилл напрягся, незаметно пошевелился. Нет, он не связан… Чуть приоткрыл глаза. Разглядел фигуру. Мужчина. Нет, скорее — старик. Что-то тихо, успокаивающе бормочет. Что — не разобрать.
Губы пересохли, пошевелить языком казалось невыполнимой задачей, но Ахилл всё же сумел просипеть:
— Пить.
У рта немедленно оказалась чаша воды.
Он пил долго и жадно. Вода — волшебное снадобье, с каждым глотком словно прибывали силы.
— Ещё.
Старик кивнул и неловко заковылял куда-то. Провожая взглядом сгорбленную фигуру, Ахилл увидел, что вместо правой ноги у старика — деревяшка.
Опустошив вторую чашу, Ахилл, тяжело дыша, откинулся на постель и требовательно осведомился:
— Где я?
Старик что-то забормотал в ответ.
Ахилл не разобрал ни слова. Странно.
— Что ты говоришь?
Старик забормотал с удвоенной силой, но знакомых слов Ахилл не услышал.
Вместе с силами возвращалась злость. Не на старика, нет — причём тут старик? На Аполлона. Если это и впрямь его шутка, то шутка неудачная: здешние жители его понимают, а он их — нет, ни единого слова.
Собравшийся немедленно вставать и отправляться на поиски жестокого бога-насмешника, Ахилл не осознавал, как иллюзорно было ощущение прилива сил, пока не попробовал подняться. У него не вышло даже сесть.
Тогда Ахилл попытался вспомнить, как здесь оказался. И не смог — всё путалось, терялось в ледяной темноте. Он только помнил что бежал — долго, бесконечно долго. А потом был обжигающий холод — и приближение смерти.
Он вспомнил, что ужаснулся тогда. Нет, не смерти. Ужаснулся тому, что она окажется совсем не такой, какой он себе её представлял. Не такой, к которой был готов. Он мог геройски погибнуть в гуще великой битвы. Мог принять смерть в поединке с достойным противником. Он должен был умирать, сжимая в руке ксифос, обагрённый кровью врага. Но не так. Не позорной, бесславной смертью в ледяной ночи неизвестного мира.
