Они сидели, склонив головы над старым деревянным столом. На столе лежал лист белой бумаги. Только сейчас, когда мои глаза окончательно освоились с ярким светом, я разглядел в Ее руках ручку.
Тетушка Ма сказала:
— Ты вернулся, Чжан. Может, тогда ты напишешь? У тебя такое образование!
— Прошу прощения, — сказал я, — никогда не писал чужих прошений. Вот если бы вы хотели выйти замуж, я бы для вас бумагу написал. И думаю, что ее тут же бы утвердили.
Тетушка Ма, конечно, стала ругаться:
— Черт знает что мелешь! Я — замуж? Да за кого? Ой, мне сейчас плохо будет!
Я довольно рассмеялся:
— За Чжоу Жуйчэна, например. Его супружница давно нашла себе кого-то другого и удрала, а он, боюсь, до сих пор об этом не знает. Вы будете прекрасной парой. Он как раз тоже все время пишет прошения.
Тетушка Ма не выдержала и захихикала:
— Что с тебя взять! Ты никогда в жизни серьезным не был. У моего младшенького братишки был такой же длинный язык!
— Неправильно вы все говорите, тетушка. — Я как бы невзначай сел на кровать тетушки Ма. — Наоборот, я всегда был ужасно серьезным и порядочным. Просто сейчас такой человек выглядит смешным. Потому что в наши дни быть порядочным и серьезным бессмысленно. К тому же чего я только не наговорил и чего не понаписал за свои пять отсидок! Сами посмотрите, разве я тот человек, который должен писать ваше прошение? Такого напишу, что вас еще и посадят!
Восьми лет от роду тетушку Ма отдали на воспитание в дом ее будущего мужа — мелкого помещика в провинции Шаньдун. Через восемь лет, когда она подросла, наступило освобождение. Муж, который был гораздо старше ее, в сумятице тех лет исчез неизвестно где. Она вернулась в деревню и сразу приглянулась тамошнему председателю комитета сельской бедноты. Но этой шестнадцатилетней девушке, которая привыкла быть рабыней, наверное, не суждено было увидеть счастье. Председатель комбеда оказался сущим подлецом и в пятьдесят восьмом, во время «большого скачка», воспользовался моментом: ей приклеили ярлык «помещичьего элемента». После многих лет страданий и лишений она оказалась в этом заброшенном госхозе. Однако, ввиду своего реакционного прошлого, попала в общий розыск, и потому уже в шестьдесят третьем ее накрыла очередная кампания «социалистической учебы». В госхозе тогда ее объявили «беглой помещицей» и дали три года. После срока она вышла на свободу, но до сих пор считалась «помещичьим элементом». Она писала во все инстанции, прося снять с нее этот несправедливый приговор. Но, как она по секрету рассказала мне, тот самый председатель комбеда уже стал секретарем всей коммуны. Все ее прошения попадают в конце концов к нему, а потом, наверное, в корзину для бумаг.
