Заключенные обычно спят, раздевшись догола, — кроме тех, у кого есть нижнее белье, но для этого необходимо иметь деньги или посылки с воли. Голыми спали, во-первых, для того, чтобы сохранить одежду, а во-вторых, чтобы не плодить вшей. Я лежал под одеялом и ладонями разглаживал, массировал мускулы на руках и груди, словно пытался себя успокоить. Иногда казалось, что я не выдержу и зарычу, как дикий зверь. Мое сердце уже познало любовь — где-то там, на воле. Но любовь и любимая исчезли без следа, растворились в небытии. Именно любовь не позволила мне связать ее судьбу с моею. Я любил ее и потому не мог о ней мечтать, на что-то надеяться. Это было бы даже нечестно: все равно что навязывать ей какие-то обязательства. К тому же нельзя было давать волю чувствам, размякать и расслабляться. Нежное сердце не вынесло бы и дня лагерной жизни. Я видел слишком много примеров того, как ломались люди, которых заела тоска по любимой.
Первая любовь, искренняя и чистая. Нежные воспоминания о возвышенном платоническом чувстве. Милое лицо, вспыхнувшее румянцем. И словно туча наползает: черная одежда, строй, выход на работу, рапорты, поверки, ежеминутная борьба за существование. Воспоминания истончаются, изнашиваются. Остается только то, чего в данный момент требует тело. И страшно не оттого, что некого любить, а от мысли, что влечение вовсе не связано с любовью. Да и сама любовь — наверное, просто инстинкт, взаимная тяга разных полов, разных физиологий. Грубеет кожа от лагерной жизни и черствеет душа. Даже глаза привыкают видеть только зло — словно покрываются, как у птиц, непроницаемой пленкой. Я успокаивал себя, но боль в груди не утихала. Я слышал сбивчивое горячее дыхание; чувствовал, как скрытно бежит по сосудам жаркая, обжигающая кровь. Это мое тело. Но это не я. Вернее, это мое другое «я». Но, может быть, оно сильнее? Может быть, в один прекрасный момент оно поглотит всего меня без остатка и, облизнувшись, набросится на первую попавшуюся Женщину!
Я засыпаю. Мне снится женщина. Но эта женщина, возникшая из моего подсознания, неуловима, ее даже невозможно как следует разглядеть. В этом году мне тридцать один, но у меня до сих пор не было ни одной женщины. Вокруг на полу разметались во сне простые крестьянские парни. В снах своих они, наверное, видят любовь с конкретной женщиной. Ведь в тюрьме снятся особые сны: они освобождают от оков и решеток, уносят в запретный рай — куда-то в далекие края. У меня все по-другому: женщины моих снов будто и неживые, какие-то абстрактные женщины. Одни бесформенны, лишены четкого силуэта и оттого похожи на моллюсков. Другие ведут себя как дряхлые старушки. Некоторые вообще вдруг разлетаются, как разорванное ветром облако в небе или дым. Но я заставляю себя верить, твердя самому себе: «Это женщины».
