— Чудесный вечер, — сухо проговорил он, приблизившись вплотную к танцующим. — Но я советую тебе пораньше отправиться спать. Завтра заеду за тобой ровно в семь. И улыбайся веселее, дорогая: мы едем в Фезербридж.
Он поцеловал пластиковую щечку Пэтти и Кэти и быстро проследовал на выход, оставив приунывшую Мауру у порога.
Двадцать пять минут потребовалось ему, чтобы добраться до своей квартиры в Ламбете и двадцать секунд, чтобы раздеться и плюхнуться на диван.
Хэлфорд закрыл глаза: «Господи, опять! Гейл Грейсон. Ребенку, наверное, сейчас уже около трех лет. Девочка».
Он помнил, он все отлично помнил. Эту девочку он видел лишь однажды. Она была тогда еще совсем мала. Мать носила ее на специальном приспособлении у груди. Это было в Саутгемптоне, в кафе недалеко от библиотеки. Он поехал туда, чтобы встретить Гейл Грейсон. Вычислил, по каким дням она работает в библиотеке, взял на этот день отгул и поехал в Саутгемптон — так, на всякий случай… Нет, на то Хэлфорд и был детективом, и точно знал, что именно в это время и в этом кафе она будет кормить ребенка.
Там Гейл и была. Сгорбившись за столом у широкого окна, молодая женщина держала ребенка и безучастно смотрела на улицу. Сотни лет назад — Хэлфорд мог поклясться, что это так, — Гейл была в числе тех женщин, что сидели у моря, смотрели и ждали. И так день за днем. А что еще делать женщинам, как не ждать? Но эта женщина смотрела, совершенно точно зная, что корабль никогда не вернется, что он погиб, хотя об этом ей никто еще не говорил. Или все-таки говорил? Конечно, он же сам и говорил.
Даже сейчас Хэлфорд не мог понять, что заставило его тогда поехать в Саутгемптон, чтобы увидеть Гейл. Самым разумным объяснением было бы: чувство вины или, если уж не вины, так по крайней мере какого-то гипертрофированного чувства долга по отношению к невинному созданию, к ее ребенку. И при этом никаких особенно сентиментальных чувств к беременным женщинам Хэлфорд не испытывал.
В самом начале своей службы в полиции он сталкивался с шумными разъяренными женщинами в грязных жилищах мелких воров и наркоманов. Эти женщины стояли, уперев руки в бока и выставив вперед свои огромные животы, пользуясь ими, как щитами. Стояли и честили его на чем свет стоит. Хэлфорд научился быть с ними твердым, но предупредительным, и тем самым в определенной степени тоже защищался от них, от их кулаков, а может быть, и ножей.
Но сейчас все было совсем по-другому. В течение всего времени, что велось расследование дела Тома Грейсона, миссис Грейсон ни разу не вышла из себя, ни разу не была рассерженной. Она смотрела на детектива своими грустными темными глазами и безмолвно умоляла не делать больно, зная при этом — оба они знали, — что больно все равно будет.
