— Тут деньгами и не пахнет, — сказал он.
— Говорят, что ее дед со стороны матери торговал цементом.
Лицо Роджера просветлело.
— Но обанкротился, — продолжал Николас.
— А! — воскликнул Роджер. — У Сомса еще будут неприятности из-за нее. Помяни мое слово, у него будут неприятности — в ней есть что-то иностранное.
Николас облизнул губы.
— Хорошенькая женщина. — И он махнул метельщику, чтобы тот уступил им дорогу.
— Как это он заполучил такую жену? — спросил вдруг Роджер. — Ее туалеты, должно быть, недешево обходятся!
— Энн мне говорила, — ответил Николас, — что Сомс был просто помешан на ней. Она пять раз ему отказывала. По-моему, Джемс неспокоен насчет них.
— А! — опять сказал Роджер. — Жаль Джемса, у него было столько хлопот с Дарти.
Его яркий румянец еще сильнее разгорелся от ходьбы, он поднимал зонтик все чаще и чаще. У Николаса было тоже очень довольное выражение лица.
— Слишком бледна, на мой взгляд, — сказал он, — но фигура великолепная!
Роджер промолчал.
— По-моему, у нее очень благородный вид, — сказал он наконец. Это была самая высшая похвала в словаре Форсайтов. — Из этого юнца Босини вряд ли выйдет что-нибудь путное. У Бар-кита говорят, что он, видите ли, талант. Задумал улучшить английскую архитектуру; тут деньгами и не пахнет! Хотел бы я послушать, что говорит по этому поводу Тимоти.
Они подошли к кассе.
— Ты каким классом поедешь? Я — вторым.
— Не признаю второго, — сказал Николас, — того и гляди, подцепишь что-нибудь.
Он взял билет первого класса до Ноттинг-Хилл-гейт; Роджер — второго да Саут-Кенсингтон. Через минуту подошел поезд, братья простились и разошлись по разным вагонам. Каждый был обижен, что другой не пожертвовал своей привычкой ради того, чтобы побыть немного дольше в его обществе. Роджер подумал: «Ник — упрямый осел, впрочем, как и всегда!» А Николас мысленно выразился так: «Роджер только и делает, что брюзжит!»
Члены этой семьи не отличались сентиментальностью. Громадный Лондон, завоеванный Форсайтами и поглотивший их всех, — разве он оставлял время для сантиментов?
II
Старый Джолион едет в оперу
На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом о ним стояла чашка чая. Он чувствовал себя утомленным и, не успев докурить, задремал. На голову ему уселась муха, его верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в такт тяжелому дыханию, раздававшемуся в сонной тишине. Сигара выскользнула из морщинистой, со вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела.
