Впрочем, лишь тогда это показалось Димке смешным. Сейчас же, подумав, он понял, что Аглая во многом права. Не в плане провокаторов, конечно, — ну не полезут же здесь из кустов коварные буржуины со жвачкой и кока-колой! — но сейчас они и в самом деле полномочные представители родной страны. И именно по ним местные жители, — если они тут найдутся, — будут судить обо всем Советском Союзе. А Димка знал, что первое впечатление — самое прочное, и перебить его ох как непросто. Так что от них и в самом деле многое зависело. Пусть потом в этот мир придут взрослые — судить-то их будут по тому, как поведут себя здесь они, пионеры. А подводить своих, советских людей никому из ребят не хотелось. Даже если сюда никогда больше не ступит нога землянина (хотя Димка отнюдь в это не верил) — будет очень обидно, если память о них останется лишь как о трусливых нюнях и нытиках…
После Аглаи выступила Ирка. Она заявила, что всё, что они тут видят, представляет собой невероятную ценность для советской науки (ну, кто бы сомневался!) и потому они просто обязаны собрать как можно больше образцов и тщательно всё зафиксировать. Правда, насчет «зафиксировать» в отряде было плохо — юных геологов или там гидрографов среди членов турклуба не числилось, да и с энтомологами тоже было плоховато. Нет, Димка кое-что в этом понимал, — но у него не было с собой ни сачка, ни морилки с эфиром, ни, тем более, альбомов для коллекций — в сибирской тайге насекомые сильны не разнообразием, а количеством, а собирать коллекцию из одних комаров или там слепней — увольте, благодарю покорно… Вот у тети Тони, в воронежских степях — совсем другое дело…
У Антона, правда, был фотоаппарат — даже с тремя запасными пленками по тридцать шесть кадров, — но никаких средств для их проявки не имелось. Так что единственным средством что-то «зафиксировать» было его описать или там зарисовать — благо, что у той же Ирки имелся большой альбом для зарисовок, с набором акварели и цветных карандашей, да и сама Аглая рисовала совсем даже неплохо, — набила руку на стенгазетах. У Димки с этим, правда, было фиговато, — рисовал он так себе, хотя тетрадку с карандашом прихватил, но вовсе не для записи впечатлений, а для посвященных Машке стихов. У него уже набралось несколько таких тетрадок, но показывать их он не стал бы никому, даже под страхом расстрела…
Сейчас ему было совсем не до стихов, но Димка не знал, что записывать — в голове царил сумбур, никаких связных фраз, достойных внимания потомков, в ней пока что не просматривалось. Может быть, потом, когда всё как-то успокоится…
