Когда все закончилось, мы много выпили с Вахаб и Акрамом. Я долго и неосторожно говорил о том, что подозреваю Удая в причастности к убийству, но их реакция была очень враждебной, и я решил больше не поднимать эту тему. Раньше я сомневался в порядочности Акрама, но никаких сомнений больше не осталось, когда на следующее утро, вместо того чтобы везти меня во дворец, меня отвезли в тюрьму и посадили в камеру.
Меня продержали там два дня, и, к моему удивлению и облегчению, со мной обращались не так уж плохо. Никого, кроме надзирателя, приносившего мне еду, я не видел, но ему было запрещено разговаривать. Если у него и возникали вопросы по поводу моего внешнего сходства кое с кем, я этого так и не узнал. Я пытался заговаривать с ним каждый раз, когда он входил, но он даже не осмеливался взглянуть на меня. Он оставлял небольшую порцию еды на табурете возле двери камеры и исчезал.
Когда я бодрствовал, передо мной все время стояли образы Амны, Надии и Салиха. Оказалось, очень трудно привыкнуть к мысли о том, что я никогда их больше не увижу. Физическая боль от их потери была невыносимой. Я представлял себе, как страдала Амна, и мог только надеяться, что детей убили быстро, а изувечили их уже после смерти. От меня даже не потребовали опознать их тела, так как, скорее всего, это было просто невозможно.
К концу второго дня моего заключения меня в окружении четырех охранников привезли во дворец. Я все ещё был в той же одежде, в которой меня арестовали, мне не давали ни мыла, ни воды, и я был грязен и небрит.
Через пятнадцать минут после прибытия во дворец я сидел перед Саддамом в его личном кабинете. За исключением двух охранников перед дверью, мы были одни.
- Ты вел себя глупо, Микаелеф, - сухо сказал он.
Меня уже не волновали ни он, ни его слова. Я был благодарен за то, что меня не пытали, но он не мог бы причинить мне большей боли, чем та, что я испытывал сейчас. Я лишился всего, что было смыслом моей жизни.
- Потеря жены и детей, - продолжал Саддам после небольшой паузы, для мужчины - это очень тяжелая травма. Особенно если это произошло так жестоко.
Но теперь я видел насквозь эти сантименты и сочувствие.
- И я понимаю, - продолжал он, - и не удивляюсь, что тебе мерещится их убийца на каждом шагу.
Он встал и, подойдя ближе, присел так, что наши глаза оказались на одном уровне:
- Посмотри мне в глаза, Микаелеф, и скажи, видишь ли ты в них убийцу тех, кого ты любил? Этот ли человек забрал твоих детей и убил?
